О’Киф сослался на решение Мэнсфилда для похвалы «особого благословения» британской свободы, делающей раба «таким же свободным, как воздух, которым он дышит», противопоставив ее американскому рабству и таким образом насмехаясь над независимой Америкой как бастионом свободы и прав человека. При этом О’Киф проигнорировал британское рабство в Вест-Индии и тот факт, что филадельфийские квакеры поддерживали антирабовладельческие настроения. Он, несомненно, должен был знать, что Общество друзей в Лондоне и Филадельфии к 1780-м годам отвергало рабовладение и начинало активную работу против рабства. Его идеализация британской антирабовладельческой свободы была возможна лишь потому, что реальность рабства на британских плантациях находилась далеко от метрополии, где воздух был «слишком чистым, чтобы рабы могли дышать им».

Хотя в пьесе О’Кифа не было персонажей-рабов, образ раба с блэкфейсом был неотъемлемой чертой новой формулировки британской «свободы» как антирабовладельческой концепции. В Лондоне, как и в Филадельфии, Мунго из пьесы Айзека Бикерстаффа «Висячий замок» стал повсеместным символом темнокожего человека в прозе, стихах и театральных постановках – настолько, что к концу XVIII века слово «мунго» было синонимом африканского раба [Nussbaum 2004: 78]. Лондонцы пользовались печатными и театральными образами Мунго для обсуждения вопросов рабства, свободы и расовой принадлежности, вызванных революционным конфликтом. Впервые Мунго появился в роли паяца, при этом располагающего публику к себе, в «Висячем замке» – музыкальном дивертисменте, премьера которого состоялась в королевском театре Друри-Лейн в 1767 году. Но к 1770-м, по мере эскалации имперского кризиса, карикатуристы пользовались Мунго как вместилищем своих опасений по поводу упадка Британской империи, страха перед смешанными браками и коррупцией в системе управления. Комментаторы политических событий открыто проявляли эти опасения, когда приток темнокожих беженцев в результате событий Американской революции пополнил ряды социально не защищенных лондонцев. Но это не помешало аболиционистам, которые учредили лондонское Общество по осуществлению отмены работорговли, присвоить образ Мунго как «чернокожего» просителя, желающего приобщиться к британской свободе. Но даже после реквизиции с целью поддержки сочувственных антирабовладельческих настроений образ Мунго сохранял свои комичные черты и служил воплощением беспокойства белых лондонцев по поводу реальных темнокожих людей.

Мунго стал прототипом для комических персонажей блэкфейса (слуг или рабов) на театральных подмостках Лондона и Филадельфии. Он был предтечей распространения жанра песенного блэкфейса благодаря своему забавному косноязычию и безусловной популярности. Сразу же после премьеры «Висячий замок» стал хитом как «чрезвычайно искусная маленькая пьеса, имевшая большой успех и получившая самые лестные отзывы» 85 . Пьеса выдержала 54 представления за один сезон и исполнялась еще 142 раза в течение следующих десяти лет [MacMillan 1960–1968]. Персонаж Мунго пользовался бешеной популярностью у публики: его изображение появлялось в печати и на чайных коробочках, а его имя украсило титульный лист антологии прозы и поэзии «Висячий замок, или Попурри в честь Мунго» (1771) [Oldfield 1993: 9]. Участники маскарадов даже изображали Мунго на балах 86 . В Филадельфии музыка из оперетты распространялась сама по себе, а его знаменитое сетование – «Мунго здесь, Мунго там, Мунго везде-везде… Господи всемогущий, ты прибрал бы меня к себе» – часто сопровождало изображение персонажа.

Персонаж Мунго стал завсегдатаем политических шаржей и карикатур, выражавших опасения, связанные с настоящими темнокожими людьми в Великобритании. Журналисты громогласно возмущались их растущим присутствием в Лондоне; карикатуры и газетные статьи конца XVIII века свидетельствуют об усилении беспокойства в связи с расовыми различиями, национальной идентичностью и имперской доблестью, особенно после поражения Британии в войне с Америкой [Wahrman 2004: 238]. К 1750 году темнокожее население Великобритании составляло от 15 000 до 20 000 человек и было сосредоточено в главных портовых городах: Лондоне, Ливерпуле и Бристоле [Drescher 1987: 30]. В Лондоне возросшее присутствие темнокожих людей усилило призывы к их изгнанию из города, пробудив страхи перед смешанными браками. Уже в 1764 году один автор, подписывавшийся как Англиканус, сетовал: лондонские темнокожие люди «занимают места множества наших сограждан, и таким образом многие из нас лишаются средств к существованию, а потому наше коренное население позорным образом убывает в пользу расы, которая смешивается с нашей». В заключение Англиканус обращается к парламенту с просьбой «полностью воспретить их дальнейшее прибытие» 87 . Корреспондент London Chronicle в 1773 году тоже призывал парламент «принять меры… к немедленному изгнанию [темнокожих людей] ради спасения природной красоты британцев от тлетворной мавританской примеси» 88 .

Некоторые политические карикатуристы из Лондона занялись распространением этой расистской ксенофобии через мгновенно узнаваемую фигуру Мунго. Эстампы вроде «Светская жизнь под лестницей, или Обращение Мунго к горничной моей госпожи» (1772) (рис. 6) клеймили присутствие темнокожих людей как симптом упадка общественных нравов и оскорбительных межрасовых отношений 89 . Художник, наряду с Англиканусом и другими комментаторами, представил межрасовые отношения как нарушение общественного порядка. На эстампе Мунго пьет вместе с белой женщиной и обнимает ее, тогда как второй Мунго сопровождает его ухаживания серенадой на валторне. Надпись «Ибо вино вдохновляет нас и наполняет храбростью, любовью и радостью» явно намекает на безнравственный эротизм. Маленькие парики и треуголки темнокожих персонажей, раскрытая книжка на полу, графин и бокалы для вина высмеивают их стремление к повышению своего общественного статуса, символизируемого грамотностью, утонченностью и светскими забавами. Горничная разделяет их устремления, о чем свидетельствует ее замысловатый головной убор, подражающий роскоши ее высокопоставленных хозяев. Вместе с тем фигуры Мунго нарушают как общественные, так и расовые нормы своими претензиями на «лучшую жизнь» с белой женщиной, которую они обнаружили среди прислуги.

По мере усугубления конфликта с американскими колониями лондонцы также все увереннее воспринимали темнокожее население как причину упадка своей империи. В серии «эстампов Мунго», выражавших тревогу насчет имперской коррупции и поражения и опубликованных во время премьерской службы лорда Норта (1770–1782), фигурировал Джеремайя Дайсон, первый лорд казначейства, в образе Мунго 90 . Норта повсеместно обвиняли в провале колониальной политики в Ирландии и Северной Америке; он и члены его кабинета считались главными виновниками утраты американских колоний. Между тем ирландские власти столкнулись с огромной государственной задолженностью. Дайсон получил прозвище Мунго после того, как английский парламентарий назвал его «советником и проводником» политики Норта на основании его, предположительно, услужливого потворства имперской коррупции и язвительно заметил, что Дайсон напоминает ему о песне, которую он слышал в театре Друри-Лейн: «Мунго здесь, Мунго там, Мунго везде-везде» [Walpole 1894: 211; Murphy 1801: 293; Tasch 1971: 157]. Карикатура «Ирландия в беде» (1773) была одним из нескольких сатирических эстампов, где художники пользовались образом Дайсона/Мунго для изображения коррупции и неудач Британской империи 91 . На эстампе изображена распростертая на земле Ирландия, скомпрометированная и уязвимая, со сломанной арфой – символом этой страны. Дайсон/Мунго, спешащий за Нортом, лебезит перед ним: «Пожалуйста, дорогой лорд Норт, не забывайте бедного Мунго». Эта мольба имеет двойственный смысл: Дайсон стремится к одобрению и покровительству лорда Норта, но при этом Мунго взывает к антирабовладельческим чувствам.

С 1784 года, когда сотни темнокожих «лоялистских» бежавших от Американской революции значительно пополнили неимущее население Лондона, их присутствие служило напоминанием о поражении, укреплявшим ассоциацию между темным цветом кожи и упадком империи. После официального завершения военных действий между Великобританией и недавно созданными Соединенными Штатами в 1783 году, тысячи рабов-лоялистов были доставлены британцами в канадскую провинцию Новая Шотландия, и сотни затем добрались до Лондона. Оказавшись там, большинство присоединилось к неимущим собратьям наряду с безработными и демобилизованными белыми моряками и солдатами [Pybus 2006: 81]. В ответ филантропы и аболиционисты сформировали Комитет помощи темнокожим, первоначально созданный с благотворительной целью, а потом сосредоточившийся на переселении темнокожих бедняков в Африку. Комитет включал в себя главных аболиционистов: нескольких членов Общества друзей (квакеров), Уильяма Уилберфорса, который вскоре возглавил первую парламентскую кампанию по отмене рабства, и – на начальном этапе – темнокожего аболициониста Олауду Эквиано [Caretta 2005: 229]. В 1786 году комитет основал колонию в Сьерра-Леоне на базе предложения Генри Смитмена. Британское правительство поручило ему определить, будет ли Сьерра-Леоне удобным ссыльным поселением. Он счел знойный климат непригодным для белых охранников и заключенных, но предложил комитету это место для колонии «чернокожих и цветных беженцев из Америки, отпущенных со службы Его Величеству на море или суше, либо других подданных Британии, [которые] в этот момент, к нашему прискорбию, не могут обеспечивать себя» [Smeathman 1786]. В 1786 году комитет начал посылать свободных темнокожих людей в Сьерра-Леоне, а в 1787 году туда прибыли разом 400 человек (330 темнокожих мужчин и женщин, а также 70 белых женщин, вышедших замуж за темнокожих поселенцев) 92 . Большинство новых поселенцев были перемещены туда в 1792 году и основали Фритаун.