Шрифт:
Видимо, в ответ на мое нелепое замечание губы Влада презрительно дергаются.
– Ну и по твоему участию в отцовском проекте все договоренности, конечно же, в силе.
Тут я ограничиваюсь кивком и коротким:
– Тогда пока?
На этой фразе мой голос позорно ломается. Худяков чертыхается, нервно зарывается пятерней в волосы.
– Слушай, Асия… Сейчас тебе это может показаться не самой хорошей идеей…
– Почему же? – перебиваю. – Это лучшее, что ты мне мог предложить. Кстати, интересно, что заставило тебя так быстро переобуться?
Мне хочется уточнить – уж не твоя ли спутница, но я боюсь. Просто боюсь услышать правду.
– Почему сразу переобулся? Просто отпустил. Ну, я пойду. Ты как, сама доедешь?
– Пф-ф-ф, конечно. Или ты решил, что разбил мне сердце? Нет, что, серьезно? А-хах.
Все-таки не зря я с первой попытки поступила в театральный. Влад если и раскусил мою игру, никак того не показывает. Он уходит, криво улыбнувшись напоследок. Оставляя меня… нас с ним в прошлом. Вот так просто.
Истерично смеюсь. Растираю лицо, вжимаю пальцы в глазницы, чтобы навести резкость на вдруг поплывшей картине мира.
Смогу ли я доехать? А что мне остается? Я все смогу. В том числе я смогу жить без него и как-то двигаться дальше. Потому что другого выбора он мне не оставил.
Глава 14
Асия
Следующие полтора месяца проходят, будто во сне. Мне не больно даже. Я почти не тоскую, под завязку загруженная работой.
Снимаясь в подающем надежды артхаусном проекте, я параллельно репетирую дипломный спектакль, готовлюсь к съемкам у Венгржановского и по возможности забегаю посмотреть, как продвигается монтаж папиного фильма. Есть там один крайне важный момент, по поводу которого мы до сих пор не сошлись во мнениях. При жизни отец настаивал на своем видении финальной сцены, тогда как продюсеры настойчиво предлагали совершенно другой финал. Папа в своих решениях отталкивался от художественной составляющей, а Худяков и ко, естественно, от коммерческой. Теперь, когда отца не стало, отстаивать его мнение предстоит мне. Что довольно странно, ведь лично мне версия продюсеров кажется гораздо более нестандартной и привлекательной. Но я не собираюсь сдаваться, с упрямством борясь за папино право художника самому решать, каким будет его кино.
В общем можно сказать, что в моей жизни все складывается ровно так, как я и мечтала. Пожалуй, впервые я чувствую себя востребованной и свободной. Да, на меня все еще давит фамилия, но, полностью облажавшись в личном, я как будто победила страх не оправдать чьи-то ожидания, признав за собой право на ошибку.
Всевышний! Мне всего двадцать один. Кто в этом возрасте не наломал дров?
Думаю, даже Худяков в конечном счете понял, что с меня взятки гладки, раз отпустил.
На улице пекло, а меня знобит, как только я его вспоминаю. Это происходит нечасто. Стоит только на секунду остановиться, и сердце стискивает уже привычной тоской, будто шипастой колючей проволокой. Вот почему мне никак нельзя жать на паузу. И я бегу, бегу, наверное, от самой себя.
– Асия! – машет рукой Шурка, привлекая мое внимание. Выдавливаю улыбку и торопливо семеню к ней. Впервые в жизни я не рада нашей встрече, но откладывать ее и дальше, ссылаясь на занятость, было бы совсем уж свинством. Чуранова и так, кажется, догадывается, что я ее избегаю… А я не знаю, как ей объяснить, почему так происходит. Не знаю. Ну не говорить же ей, что мне претит ее работа на Худякова? Что я, наверное, тупо ревную к тому, что она имеет возможность его видеть, общаться с ним, а я – нет… Я – нет.
– Привет, Шур. Отлично выглядишь.
С удивлением замечаю, что Чуранова действительно цветет и пахнет. Вон, даже кудри навертела. И надела костюм, который совершенно не умеет носить, хотя сидит тот на ней неплохо. Ничего. Этот навык придет. И станет моя Шурка настоящей столичной штучкой. Эта мысль заставляет меня раздосадованно поджать губы. Шурке так идет ее провинциальная непосредственность! Будет жаль, если она уничтожит эту часть себя. С жадностью впитываю в себя образ Чурановой, будто опасаясь, что в последний раз вижу ее прежней.
Шурка откидывает голову и громко смеется:
– Кто бы говорил!
В этом она остаётся неизменна. Все такая же хохотушка. В груди теплеет. Но становится гораздо спокойнее.
– Фу-у-у, какая неприкрытая лесть! – достав из сумочки пудреницу, верчу головой, пристально себя разглядывая. Восемнадцатичасовой рабочий день никому не идет на пользу. Равно как и душевные муки. Под глазами пролегли тени, которые у меня не было времени замаскировать, губы обветрились. И даже волосы, которые я всегда считала своим главным достоинством, утратили блеск. М-да.
– Ай, ну тебя! Лучше рассказывай, где ты пропадала?
– Шурка, да ты же лучше меня знаешь, какой у меня сейчас график, – ворчу я.
– Да-а-а. Кайф, правда? – часто-часто кивает Чуранова. – Все, как ты и хотела. Жаль, для Юлии Кирилловны пока нет ролей, но я над этим работаю.
– Возрастным актрисам сложнее.
– Угу. Особенно когда о них успели забыть. Но это ничего. Ты меня знаешь. Я так просто это не оставлю.
– Слушай, ты вообще спишь? – смеюсь.
– Урывками. Но я не жалуюсь. Мне моя работа в кайф. Ты в курсе.