“Это верно”. Соклей опустил голову.

“Может быть, все-таки что-нибудь для райзинга”, - сказала фракийка; в ее греческом тоже был айольский акцент. “Я просто подумала, что это для отслеживания нефти, денег и тому подобного”. Она поколебалась, затем спросила: “Клейс тоже есть в стихах этой Сафо?”

“Да, она была дочерью поэта”.

“Женщина-поэт?” Гонгила обратила внимание на женские окончания.

“Это верно”, - снова сказал Соклей.

“Как забавно”. Гонгила встала с кровати, вытащила из-под нее ночной горшок, присела на корточки над горшком, а затем надела свой хитон. Соклей тоже помочился в горшок. Затем он тоже оделся. Он заметил, что Гонгила разглядывает его так, как он мог бы разглядывать какую-нибудь птицу, которую он никогда раньше не видел, которая случайно села на снасти Афродиты . “Ты знаешь странные вещи. Много странных вещей”, - заметила она.

“Да, это правда”, - согласился Соклей. Большинство людей заметили; не многие заметили это так быстро, как Гонгила.

Кто-то постучал в дверь. “Ты там, моя дорогая?” Позвал Менедем. “Ты делаешь что-нибудь, что не хочешь прекратить прямо сейчас?“

“Нет, мы позаботились об этом”, - ответил Соклей.

“А ты? Насколько... эффективно”, - сказал Менедем. “Что ж, в таком случае выходи и позавтракай”.

“Хорошо”. В животе у Соклея заурчало. Проснувшись в постели с женщиной, он не заметил, насколько проголодался. Аппетиты и еще раз аппетиты, подумал он.

Он открыл дверь. Когда Менедем взглянул на Гонгилу, он начал смеяться. “Теперь я понимаю”, - сказал он. “У тебя слабость к рыжеволосым. Я видел то же самое с твоей кельтской девушкой в Тарасе несколько лет назад ”.

“Я бы не назвал это слабостью”, - с достоинством сказал Соклей. “Скорее... вкусом”. Он ждал, что его кузен выдаст аристофанический каламбур по этому поводу.

Но Менедем просто сказал: “Давай. Съешь немного овсянки и вина. Потом мы сможем пойти поговорить с Онисимосом и Онетором. Вы хотите вместе посетить каждый из них по очереди, или мы осмотрим их по отдельности?”

“Я бы предпочел сделать их отдельно, если тебе все равно”, - ответил Соклей, когда они шли к "андрону". “Так мы сэкономим время. Ты можешь торговаться за вино не хуже меня, а я поторгуюсь с продавцом трюфелей ”.

Менедем усмехнулся. “Я мог бы догадаться, что ты захочешь разделить блюда подобным образом. Не трати столько времени на вопросы о трюфелях, что забываешь их купить”.

Файний уже завтракал в мужской комнате, когда вошли Соклей и Менедем. “Приветствую вас, лучшие”, - сказал проксенос. “Хорошего дня вам обоим”. Он использовал двойное число, говоря о двух родосцах. Это казалось естественным в его речи, но на Родосе было бы безнадежно старомодным. “Надеюсь, вы приятно провели ночи”.

“Я натер Клейса, как львицу на терке для сыра”, - сказал Менедем.

Файний рассмеялся. Соклей задумался, откуда его кузен взял эту фигуру речи, затем понял, что, вероятно, она заимствована у Аристофана. Он сказал: “Мне тоже было хорошо с Гонгилой. Ты называешь всех своих рабынь в честь людей из поэм Сафо?”

“Ты умен, что заметил это”, - сказал Файниас. “Не все понимают”.

“Я этого не делал”, - сказал Менедем. “Но ты прав, благороднейший - он умный парень”.

Родосский проксенос продолжил: “На самом деле, да. Так мне легче запомнить, как их называть. Не думаю, что я единственный на Митилини, кто делает то же самое ”.

“Это эффективно”, - сказал Соклей, позаимствовав слово Менедема. “Для меня это вполне разумно”. Вошел раб-мужчина с кашей для него и Менедема. Соленая рыба и кусочки нарезанных оливок оживили то, что в противном случае было бы пресной ячменной кашей. Соклей поковырял в ней ложкой из рога. Между укусами он спросил: “Вы сказали, что дом Онетора находится примерно в квартале от вас?”

“Правильно”, - ответил Файниас. “Пройдите одну улицу на север, затем поверните налево, в третьем доме по левой стороне улицы живет один или несколько человек”.

“Одна улица на север, налево, третий дом слева”. Соклей наклонил голову. “Спасибо. Я запомню это”.

“Он тоже будет помнить”, - сказал Менедем. “И если мы вернемся сюда в следующем году, он все еще будет помнить это тогда”. В его голосе звучала наполовину гордость, наполовину настороженность по поводу памяти Соклея.