– Видите ли, я с отрочества болел фотографией… это начало нового направления в искусстве. Снимал своих товарищей, бытовые сцены, подготовку к битве. Вас вот мечтал запечатлеть.

– За каким чертом?

Фотограф мягко улыбнулся:

– Понимаете, Александра… о вас столько говорят. Вам известно, что вы – легенда возрождающейся, как феникс, революции? Само ее олицетворение, в некотором роде? А лица вашего никто не знает. Я так мечтал увидеть вас… и многие мечтают.

Саша длинно и грязно выругалась. За полгода командования повстанческой армией сквернословить она навострилась так, что вгоняла в краску даже бывших прапорщиков.

– Доволен? – закончила она тираду, сплюнув еще раз кровь в белый снег. – Насмотрелся?

Подбежал запыхавшийся боец:

– Таарищ комиссар, главком ждет, вона та изба!

– Этого-то что, кончаем? – спросил Фрол.

Саша задумалась. Грубая лесть, полное отсутствие попыток скрыть фотосъемку… враги не настолько глупы, чтоб засылать шпионом эдакого недотепу. Но и не настолько умны, чтоб так талантливо замаскировать действительно опасного агента.

Командира восьмой роты она знала еще по пятьдесят первому полку, он был сметливый мужик и разбирался в людях.

– На усмотрение ротного, – решила Саша. – Отведите и доложите, что как было. Если ротный скажет, мол, ничего подозрительного за бойцом не замечено, пусть ограничится дисциплинарным взысканием, я не возражаю. Чистка сортира здорово помогает от избытка революционной романтики. А фотографический аппарат я реквизирую. Как пленку достать? Надо засветить.

– Извольте, вот так… И давайте я тогда вставлю запасную пленку, – засуетился фотограф. – Видите, чистая, в запечатанной фабричной упаковке. И простите за беспокойство еще раз. Я не подумал…

– А ты впредь думай, солдат, – зло обронила Саша и пошла за своим бойцом к избе, где располагался штаб.

– Ктой-то так морду тебе разукрасил, комиссар? – спросил главком Народной армии вместо приветствия.

– Да свои, как водится, – рассмеялась Саша. – Глупость одна, говорить не о чем.

Они обнялись. Саша сняла пальто, прижалась спиной к печи. Наташа Антонова принесла стакан почти горячего чая – живот уже явственно выступал под ее салопом. В тесной избе кипела работа. Командиры сосредоточенно изучали карту – в Тамбове удалось разжиться типографскими картами, в самодельных больше не было нужды. Стучал ремингтон. Двое взводных деловито переругивались над расписанием караулов.

Саша припомнила, что полгода назад штаб Антонова больше походил на притон.

– Может, у нас и телеграф тут есть?

– Не…

– Жаль. От Князева были новости?

– Князев в Тамбове, перегруппировку войск готовит. Я утвердил его план, как бишь там… гибкой обороны. Будем с короткими боями отходить к Козлову и Тамбову. Большие города пока станем держать, и часть сил отойдет вглубь уездов, куда моторы беляков не проедут. А как растянутся – рвать эшелоны, выбивать гарнизоны, тылы гонять.

Саша медленно кивнула. Все это звучало достаточно разумно, но ее не покидало ощущение, будто чего-то они не учли.

В Народной армии звания командиров не вполне соответствовали реальному положению дел. Антонов с самого начала числился главнокомандующим, и менять это означало бы вызвать протесты у той части восставших, что начали мятеж еще против большевиков. Однако военный опыт Антонова сводился к управлению уездной милицией и нескольким партизанским вылазкам. Фактически основными операциями Народной армии командовал Князев, по должности – командующий армией, командарм. Антонов организовывал деятельность тыла и решал политические вопросы.

– Ты-то хорошо провела время? – съязвил главком. – Отдохнула, небось, пока мы тут жилы рвали?

Саша вздохнула. Она и не ожидала, что товарищи одобрят ее отлучку.

– У меня были причины уехать. Вот что, главком, пойдем-ка подышим свежим воздухом.

Отдельного кабинета у главкома Народной армии не было, весь штаб ютился в одной комнате. Саша с сожалением оторвалась от печи, надела все еще задубелое пальто и рукавицы, закуталась в платок. Не то чтоб она не доверяла кому-то из дюжины людей, теснящихся в штабе. Но всяко могло обернуться. Да и под протоколами ОГП раскалываются все – за одним, возможно, исключением.

Короткий январский день был в разгаре. Щеки щипало от мороза, снег искрился под ярким солнцем. В высоком небе – ни облачка. Жесткий наст хрустел под сапогами. Антонов и Саша прошли мимо заборов к площади у церкви. Здесь было достаточно открытого пространства, чтобы никто не услышал их разговор.

– Сектанты-то наши себе на уме, – Саша не знала, как толком объяснить. – Эти огэпэшные протоколы, видимо, действительно от хлыстовских штучек пошли. Саня, ты не думай, я не скрытничаю. Правда не понимаю, как рассказать… Что-то там такое со мной произошло, на радении. Внутри меня будто заколдованный круг теперь, и тому, что я оставлю в нем, никто ничего не сможет сделать. Так что если я попадусь, ОГП из меня ничего не вытащит. Больше того, я смогу сказать им только то, что сама захочу.