Варвара даже продала одну акцию, чтобы эту другую, свежую жизнь приблизить: купила платье в синий горошек с розовым поясом, замшевые сапожки с золотыми пряжками, которые были хороши, но неуместны в талой столичной зиме, шёлковый шарфик с вангоговскими подсолнухами и пирожные из кондитерской, в которую никогда раньше не заходила.

На Рождество Варвара взяла в кредит сто тысяч. И добавила в портфель ещё двенадцать акций.

– Когда-нибудь тебе перестанет везти, – сказала ей соседка, зашедшая на пирожные. – Ладно свои деньги, но кредитные… – и она так посмотрела, как смотрят на пропащих людей и умалишённых.

Раньше Варвара пропустила бы это мимо ушей, но не теперь. Она выпалила обидно и многозначительно:

– Моё-то только растёт, а вот твоё давно уже торгуется ниже рынка.

Соседка вылетела из квартиры и хлопнула дверью.

В феврале Варвара не поехала отдыхать. Биржевой график ушёл в боковик. А в Турции держались рыхлые пятнадцать градусов и холодное море.

Вечерами она садилась за анализ трендов, помечала уровни поддержки и сопротивления, вглядывалась в фигуры на графике, строила каналы роста и собирала новости про электрокары, Tesla и Илона Маска. Потом наспех проверяла школьные тетради.

Она по-прежнему вставала в хмурые шесть часов, выводила круглые хвостики букв на доске, запускала стрелы аллюзий в учеников, но вместе с надеждой на перемену в жизнь ворвалась какая-то новая лёгкость. Каблуки её замшевых сапожек теперь быстро постукивали по коридору, а учитель химии после встречи ещё несколько минут рассеянно стоял в коридоре. Однажды он принёс розово-белые тюльпаны и за обедом рассказал про южноамериканских обезьян, которые натираются многоножками, выделяющими защитные химические вещества класса бензохинонов, чтобы защититься от комаров.

В марте цена упала до ста двадцати долларов. Потом до ста десяти. Потом до ста пяти. Всюду писали, что Tesla в долгах, что акции переоценены и надо от них избавляться. Варвара неделю ходила бледная и растерянная и, в конце концов, днём в пятницу решила продать, пока её счёт не ушёл в окончательный минус. Надо было закрывать кредит. Она нажала на красную кнопку в приложении и ввела код подтверждения. Руки дрожали.

В этот момент на пороге учительской появился растрепанный Зебров:

– Варвара Владимирна, я к вам! – он всучил ей что-то круглое в фольге. – Вот. Это пирог. От мамы.

– Чего тебе?.. – пробурчала она, уставившись в экран телефона.

Счёт показывал – двести пятнадцать тысяч. Сумма подсвечивалась зелёным цветом, что означало – небольшой плюс. Если бы не проценты по кредиту, которые придётся отдавать из своих накоплений.

– Варвара Владимирна, я заниматься хочу. Чтоб в десятый перейти, – оттарабанил Зебров.

– Что за медведь сдох? – Варвара оторвалась от экрана и припечатала горемычного ученика тяжелым взглядом.

– У меня это… отец вернулся. Я думал, что к нему поеду работать на лесопилку. А они с мамой помирились, и он в город вернулся. Говорит: “Учись”.

– Два месяца до экзамена, Лёша. Не успеем. На второй год, скорее всего, останешься. Да садись уже.

– Ну хоть попробуем? – жалобно протянул он. – Не получится – так останусь.

– Ну ладно. С чем пирог-то?

– С вишней.

Варвара поставила чайник и посмотрела в окно: в ветвях берёзы слонялось лёгкое мартовское солнце, серые горы снега, наконец, дрогнули перед теплом и расплылись в улыбках коричневых ручьёв.

– Точно будешь заниматься? – переспросила она.

– Да буду-буду, – прорычал Зебров набитым пирогом ртом.

В мае акции стоили уже по двести долларов за штуку, а через год выросли ещё в два раза. Но она так и не рискнула их купить снова и пропустила весь рост. В конце концов удалила приложение.

Зебров пересдал неудачно и остался на второй год.

Варвара так и не поехала отдыхать, не увидела, как цветут олеандры и море тянет свою взволнованную солёную песню. Но перед праздниками переклеила обои и вытолкала из дома старый диван с пятнами.

И там у мусорных баков на углу дома, где закончил жизнь горемычный диван, Варвара посмотрела на привычные московские звёзды и почувствовала, как дрожит над ней тёплая ночь, через которую от станции к станции едут заряженные машины, летят гигантские ракеты и приближается к огненному Марсу Илон Маск. Что он говорит? Плохо слышно через вселенную. Кажется, что-то на русском с ужасным акцентом. Может быть, зовёт с собой – колонизировать планеты. Или, перекрикивая время, предупреждает, что приближается идеальный шторм – лопнут долговые пузыри и посыпятся мировые рынки… А может быть, спрашивает: сколько стоят ландыши у Бедной Лизы?