Не отпуская меня, Кейн отступает на шаг и за подбородок приподнимает мне голову. Хмурится на дорожки слез на щеках и ласково вытирает их ладонью.

Мой взгляд падает на его рот, и, прежде чем успеваю остановиться, даже понять, что происходит — поднимаюсь на цыпочках и припадаю своими губами к его.

Кейн хмыкает от удивления и отстраняется. Сантиметров на пять, но этого уже достаточно.

— Клэр, — мягко начинает он.

Меня охватывает шок от собственного поведения, и мгновение спустя я уже объята пламенем полнейшего унижения. Что я себе вообразила? Что я творю?

Отшатываюсь от Кейна и отчаянно пытаюсь подыскать слова — хоть какие-нибудь, лишь бы этот эпизод поскорее остался позади.

— Я… э-э, рада, что мы… одинаково смотрим на предстоящую операцию. Дай знать, если у тебя и Воллера возникнут вопросы по подготовке.

— Клэр, подожди… — обеспокоенно хмурится он.

— Увидимся позже. — Я протискиваюсь мимо механика в коридор, прочь от него. Краска у меня на щеках пульсирует в унисон с сердцем. Да что же со мной такое?

Разумеется, этим вопросом я задаюсь отнюдь не в первый раз. И, боюсь, не в последний.

Вторая вылазка на «Аврору», несмотря на всю жуть, казалось бы, должна быть легче, хотя бы потому, что уже знаешь, чего ожидать. Скопище мертвецов подобно гигантской и абсурдной подвесной игрушке для младенцев по-прежнему плавает в атриуме. Смазанное послание кровью абсолютно такое же — и я ожидаю, что надпись на Платиновом уровне так и останется неразборчивой, — в то время как новых, насколько могу судить, не появилось.

Единственное отличие заключается в следах нашего предыдущего визита: над постаментами на концах винтовой лестницы, где мы сняли скульптуры, облачками мелкого конфетти плавают щепки и труха из замазки.

И все же тягостное чувство ужаса не только не ослабло, а даже наоборот, обострилось. Гнетущая стесненность в груди теперь ощущается как врезавшийся в грудину каблуком тяжелый ботинок. А окружающая тишина воспринимается какой-то выжидательной, словно мы исполнители перед невидимой, но от этого не менее любопытной и нетерпеливой публикой. Я буквально чувствую кожей, как за нами наблюдают. В голове свинцовая тяжесть, будто ее зажали в тиски.

Клэр, все это только в твоей голове, говорю я себе. Стресс и кошмарные воспоминания. И больше ничего. Немедленно возьми себя в руки!

Ситуация отчасти усугубляется и тем, что позади меня Кейн и Воллер, замыкающий нашу процессию. Механик пока не произнес ни слова, но у него явно что-то на уме.

Когда мы добираемся до спиральной лестницы, пилот обгоняет нас и начинает подниматься с внешней стороны перил, как и в первый раз.

— Повторяю, проверь качество воздуха и исправность двигателей. И попробуй отыскать вахтенный журнал, — втолковываю я ему по открытому каналу связи. Если воздух загрязнен или двигатели не удастся запустить — игре конец. А в журнале, если таковой обнаружится, может содержаться важная информация о произошедшем. — После этого берешься за системы изоляции секции. Только предупреди меня, когда приступишь.

— Всё ясно, кэп.

— Если получится включить свет, вообще будет прекрасно.

Воллер поднимает руку — то ли подтверждая прием, то ли прощаясь — и, цепляясь за стену, исчезает за углом коридора, ведущего на Платиновый уровень.

— Беренс, ты с ним, — говорю я и тоже начинаю подъем. — Я хочу выслушать твое мнение о двигателях, прежде чем мы на что-то решимся.

Голос у меня спокойный и уверенный, как и подобает капитану, отдающему распоряжения подчиненным. Ничего необычного. Конечно же, избегать Кейна совсем было бы проще, однако сейчас это невозможно.

И уж точно будет невозможно, если мы все-таки изолируемся в отсеке «Авроры». Тогда рутине настанет конец — о привычных обязанностях на какое-то время придется забыть. Фактически я уже не буду капитаном команды. И от одной лишь мысли о работе без столь привычной и удобной начальственной мантии, без непреложных границ и необходимой дистанции между мной и остальными я сразу же чувствую себя голой и беззащитной.

— Эй, я ведь слышу тебя, помнишь? — раздается в наушниках голос Воллера. — Не нужна мне никакая помощь с двигателями!

— Возражаю, кэп, — отзывается через мгновение и Кейн. — Для одного человека это чересчур.

Тут же замираю, вцепившись в перила.

— Чересчур для одного человека или чересчур для меня? — свирепо рявкаю я, прежде чем успеваю сдержаться. Несчастная Клэр, «ребенок № 1», настоящая героиня, но такая несчастная. — Я справлюсь, — цежу я сквозь стиснутые зубы, что звучит ой как убедительно.

На открытом канале воцаряется тишина.

— Ну вы, блин, даете. Мне даже неловко, — наконец хмыкает Воллер.