Никита смотрит в упор:

– Вот не надо так.

– Как?

– Не знаю. Так. – Она делает неопределенный жест в мою сторону. – Уклоняться от ответов.

– Да я не уклоняюсь.

– Я тебя умоляю. Я же вижу, что у тебя все НОРМ. Заглавными. Давай рассказывай.

Я смотрю вниз, на стол, теребя крышки бутылочек с сиропами. Я люблю классический кленовый. Никита всегда берет черничный или клубничный. Так, значит, она считает, что у меня непреодолимое ощущение расширяющегося мрака. Наверное, вчера так и было. После пиццы с аппой я ушла к себе и принялась изучать свои записи – каждую мелочь, которую отметила, пока падала в эту темную кроличью нору. Развязка. Решить. Мама в центре воспоминаний. Аппа никогда не придет на помощь. В конце концов я уснула, уткнувшись лицом в страницу. Это был тяжелый, густой сон без сновидений, после которого утром болела шея.

Однако сегодня… Сегодня мне лучше. Никакого ощущения мрака и падения в нору. Или, по крайней мере, мне удается отвлечься. Малыш за соседним столом хлопается лицом в гору взбитых сливок на своей вафле – замотанная мамочка не успевает его поймать. Колокольчик на входной двери не умолкает, постоянно входят новые люди, официанты протискиваются мимо столиков с тарелками бекона, яичницы и французских тостов. Ковер выглядит чудовищно, но куда же без него. А я лишь часть этого, всего этого, но, если я заговорю с Никитой о своих истинных чувствах, я выпаду из обстановки. Отдамся чувству мрака и падения, и оно меня одолеет.

Проще притвориться, что все действительно в порядке. Но по взгляду Никиты я понимаю, что она не даст мне соскочить с крючка так легко. Я колеблюсь, думая, с чего начать, а затем говорю:

– Насчет воспоминания, в которое я угодила в четверг. Это момент из детства. Я тогда случайно услышала разговор родителей. Я не все их слова разобрала. Но мама говорила, что она часто пропадает и это все труднее контролировать.

Я не упоминаю, что аппа мог знать о причине ее ухода и, вероятно, лгал мне. Почему-то мне хочется его защитить. Как бы я ни злилась на него, не хочу выставлять его плохим в глазах Никиты.

– Так вот. Я думаю, вдруг у нее был СЧИВ, как у меня, а я просто не знала об этом. – Я усмехаюсь, изображая непринужденность. – Такая мелочь, знаю, но это застряло в голове. И теперь я вообще больше думаю о маме. Почему она ушла, каких фрагментов истории мне недостает. Я замечаю, что она все чаще появляется в моих воспоминаниях.

Никита внимательно смотрит на меня широко открытыми глазами.

– По-моему, это вовсе не мелочь, – говорит она, – а совсем наоборот.

– Правда?

– Конечно!

– Ну, вообще-то, я допускаю, что это не мелочь.

Я не хотела грузить Никиту своими тяжелыми мыслями, полагая, что, возможно, делаю из мухи слона, но ее реакция развязывает мне язык, и слова вылетают прежде, чем я успеваю остановиться.

– И тогда, понимаешь… Я так мало о ней знаю, но вдруг именно этот огромный кусок моей жизни нас с ней роднит. Может быть, я теперь так часто ее вижу в воспоминаниях, потому что глубоко внутри чувствую, что должна узнать о ней больше, узнать что-то важное. То, что в итоге позволит мне думать о ней спокойно, а не мучиться вопросами. – Я замолкаю, сжимая губы. – Но с этим, увы, ничего не поделаешь. Это мало что меняет, ведь она не рядом.

– А с ней никак нельзя связаться? – спрашивает Никита осторожно.

Мы редко говорим о моей маме, и я вижу, что подруга тщательно выбирает слова, чтобы не сбить настроение. Запоздало осознаю: до этого момента я даже не говорила Никите, что все мои недавние воспоминания – о маме.

Качаю головой:

– Мы только знаем, что она там, в Корее, но ее контактов у нас нет.

«А ты уверена?» – подначивает меня внутренний голос.

Если аппе известно, почему она ушла, может, он знает, и где она сейчас. Вдруг я единственная, кто не в курсе? Надо добавить это в список «Чего я не знаю».

– Способ всегда есть, – уверенно заявляет Никита. – Ты бы хотела поговорить с ней, если бы могла?

На пару секунд я задумываюсь. А я бы хотела? Да. Хотела бы. У меня сложные чувства к маме. Она для меня скорее пробел в памяти, чем реальный человек в жизни. Когда она ушла, я была такой маленькой и почти не помню, что она значила для меня. Не представляю, что бы я почувствовала, увидев ее снова. Но что, если? Что, если мои воспоминания странным образом ведут меня к ней? Чтобы найти развязку? И что, если, – шепчет призрачная надежда в моем сердце, – она именно тот человек, который поймет меня лучше всех в мире? Даже лучше, чем мои друзья. И даже – особенно – лучше, чем аппа?

И я киваю.

– Так дуй в Корею! Найди ее! – восклицает Никита голосом, полным энтузиазма.

– Прости, что срезаю в полете, Ник, но, боюсь, все не так просто, как ты пытаешься изобразить.

– А я говорю, способы есть. Почему бы не попросить у папы список контактов старых друзей в Корее? Или родственников? Ты вроде говорила, что у тебя есть родственники в Корее, да? Кто-нибудь что-нибудь да знает о твоей маме и о том, где она сейчас. И не забудь, кто прямо сейчас перед тобой.