Добираясь до атласа – мне было известно, что он находится в самом низу, – я нечаянно чуть не уронила на пол одну из папок, при этом, стараясь удержать ее, сильно встряхнула. Несколько верхних листов выехало за картонный край, изображенное на них чье-то девичье лицо показалось мне смутно знакомым. Это что же – новые рисунки? Как интересно… А что, если я их посмотрю?

И тут вдруг меня обожгло ужасно неловкое чувство. Словно бы я совершила какой-то недостойный проступок, или словно бы подсмотрела в замочную скважину нечто запретное. На рисунках, выполненных цветными карандашами, была изображена именно я – то несущая в ведрах воду, то развешивающая на задворках белье, то сидящая в сумерках на ступеньках крыльца. Улыбающаяся, грустная, озабоченная. А на одном из листов фантазия художника изобразила вдруг меня в таком виде, в каком я в своей жизни никогда не бывала, – с элегантной гладкой, на прямой пробор и опускающимися вдоль лица локонами, прической, в небрежно накинутом на плечи шикарном меховом палантине. Наверное, подумалось мне, Генрих позаимствовал подобный образ у своей любимой актрисы Марикки Рокк. Ну и ну…

Торопясь, я сложила рисунки обратно в папку, поправив раскиданные коробки, перья, резинки, постаралась придать содержимому ящика прежний вид. Бог с ним, с этим атласом! Вдруг именно сейчас вернется Генрих и застанет меня здесь за столь неблаговидным занятием.

– Что так быстро? – с безмятежной улыбкой спросила меня фрау Гельб. – Неужели успела уже посмотреть свои карты? Да нашла ли хоть ты их?

– Да, конечно. Большое вам спасибо. – Меня мучило опасение, что Гельбиха по своей простоте расскажет Генриху о том, что я, пусть даже с ее разрешения, беспардонно рылась в ящике его стола. – Боюсь, – добавила я, – как бы Генрих не рассердился на нас за наше самоуправство.

– Рассердится? Ну что ты! За что же? А впрочем… впрочем, мы и не скажем ему об этом. – Покосившись на занятого своим делом Гельба, она с видом заговорщицы лукаво подмигнула мне. – Мужчинам, даже таким юным, как наш Генрих, совсем не обязательно знать, чем занимаются женщины в их отсутствие.

Ну, вот и все о минувшем воскресенье. Сегодня ничего достопримечательного, – кроме очередного письма от Роберта, в котором он трагическим тоном сообщает, что их обманули, и никакой проверки из «центра» в лагере не было ни в субботу, ни в воскресенье, и что ему страшно обидно за то, что два долгих дня он вынужден был провести вне моего общества, – не произошло.

Ну а теперь я должна выполнить обещанное – записать сюда свое недавно рожденное и, как я сама осознаю, ужасно дерзкое по смыслу и крайне неприличное по раздутому самомнению стихотворение, само написание которого можно назвать бездумным пижонством или даже святотатством. В оправдание себе скажу только, что оно появилось лишь после того, когда Галя, возвращая мне мою тетрадь со стихами (никогда никому не давала ее, а вот Гале как-то под настроение не могла отказать), – когда Галя сказала, глядя на меня с задумчивым удивлением: «Знаешь, а ведь ты – поэт… Честное слово! Настоящий, настоящий поэт!»

Итак, вот оно.

Не заглядывала сюда неделю, а новостей, причем хороших и интересных, накопилось уйма. Первая и самая главная из них – взята Старая Русса! Советские войска, преследуя отступающих гитлеровцев, вступили на территорию Эстонии… О Господи, спасибо, спасибо тебе! Я знаю – ты меня слышишь, мои молитвы доходят до тебя. Итак, ура, ура, ура!!

Вторая новость та, что я все вчерашнее воскресенье провела у… Зои Евстигнеевой. Вот так, как говорится, – не думала, не гадала… Моя поездка к ней в общей сложности прошла замечательно, было много интересных встреч, но об этом следует по порядку.

Примерно с прошлой среды я стала серьезно подумывать о том, не съездить ли мне действительно в грядущее воскресенье к Зое. Сима поддержала меня: мол, в прошлый раз ты сунулась со своей просьбой об «аусвайсе» к Шмидту в неподходящий момент: как раз была горячка в работе, к тому же он находился не в настроении. Мол, попытайся еще раз. Как говорится: попытка не в убыток.

В субботу утром я изложила Шмидту свою просьбу. Он, как и следовало ожидать, кисло поморщился: «Что у вас, у русских, за склонности – то и дело разъезжать по гостям. Лишь бы не работать!»

Пришлось напомнить ему, что у своей подруги, куда прошу пропуск, я не была еще ни разу и что воскресенье – нерабочий день.

– А если ты сбежишь? – Он пристально смотрел на меня. – Впрочем, с этим «аусвайсом» далеко не уйдешь – он действует только в пределах района Мариенвердер… Не вздумай к тому же опоздать на вечерний поезд!

Шмидт, хмурясь, выдал мне пропуск. Вернувшись с работы, я быстренько вымылась в кухне (как же не хватает мне сейчас душа!), приготовила все для завтрашней поездки и побежала к Бангеру, чтобы заверить свой «аусвайс» (деревенский вахмайстер снова в госпитале, Бангер временно замещает его). И тут чуть-чуть было все не сорвалось. Подойдя к воротам, увидела в глубине двора запряженную парой лошадей бричку. Бангер, в лисьей шубе, в теплой папахе, подсаживал в нее свою грузную супружницу. Поправив край завернувшегося полога, влез следом сам, взял в руки поданные ему Лешкой Бовкуном поводья. Я стремглав бросилась к бричке.