Шрифт:
Всё шло ребром… Вот она, жизнь… Вот подъём…»
А потом ссылка в Тобольск, побег в Петербург – жизнь среди и «блатных, и проституток»… Арест. Соловки. Попов остров.
И там, на Соловках, идёт анализ самого себя, своих действий, переживаний… Практический сценарий по Достоевскому…
Решение одно. Надо бежать.
И четыре человека, посланные на работу в лес, отнимают у двух конвоиров винтовки и бегут…
Бегут в сторону Финляндии, до которой 350 вёрст…
В одном месте, когда награбленные у железнодорожников припасы беглецов пришли к концу, Бессонов наткнулся на какое-то карельское становище, где, невдалеке от избушки, он нашёл сухой хлеб и пшённую крупу…
«Помню, – пишет он, – как часа через два, в одном белье, сытый, с цигаркой в зубах, я лежал в жарко натопленной избушке и чувствовал себя счастливым человеком… Я жил… Я чувствовал жизнь…
В открытую дверь светило солнце…
Я был свободен… Был близок к природе… Имел хлеб и кров. Я был счастлив…
Никакая самая утончённая еда, никакие самые комфортабельные условия не дадут тех переживаний, которые получает голодный и усталый человек, когда у него есть кусок чёрного хлеба и крыша над головой…
Все свободы всех стран – ничто перед свободой человека, для которого один закон – Бог и совесть…
– Слава Богу за то, что он дал мне это пережить!..»
Через несколько дней они были в Финляндии.
Спасены.
Никакая проповедь нации, никакая работа в сторону восстановления русской нации не будет иметь успеха до той поры, покамест в самой толще народной не будут отмечены, зафиксированы в массовом числе переживания, подобные отмеченным Бессоновым… До тех пор, пока простые библейские основы жизни – Бог, хлеб, кров – не будут осияны таким светом своей привлекательности, каким они сияют для него нынче…
И эти основы гораздо крепче, устойчивее, нужнее, нежели какие бы то ни было догмы или доктрины, потому что они (основы) первичны и исконны…
Здесь, на осознании их, в этом страшном опыте начинают опознаваться первые начала права, государства, взаимных обязанностей и т. д., всего того, что в догматах культурного человека – вроде «правовых гарантий», находится уже в отвлечённом и несколько опустошённом виде.
Великий Макиавелли говорит, что принципы государственной свободы заключаются в личной безопасности, неприкосновенности жилища и в спокойствии за честь жён, сестёр и дочерей. «Но, – прибавляет меланхолически великий мыслитель, – никто не чувствует себя благодарным за то, когда он всё это имеет…»
Испытание, подобное бессоновскому, заставляет его быть благодарным за то, что это он, наконец, получил. А это самое главное.
А подобных Бессонову – тысячи, десятки тысяч. Он только выступил с книгой, другие же этого не делают.
Но так или иначе, в русском народе есть смелые, в одиночку идущие предприимчивые люди, в которых растёт сознание, что дальше оставаться под этим гнётом, нависшим сейчас над Россией, – немыслимо.
Вот в чём значение этого человеческого документа.
Гун-Бао. 1928. 2 июня.
Пытка колоколом
Исама Ибн Мункыз в своей «Книге Назидания» рассказывает, как для воспитания ловчих соколов бедным птицам не дают спать по три, по четыре дня… Для этого ловкие и правоверные сарацины помещали сокола под колоколом, который и звонил неустанно в продолжение указанного срока времени…
А когда к этому присоединялась ещё солидная голодовка, то гордый сокол окончательно смирялся. Покорно садился он на руку сарацина, убранную в толстую, шитую шелками и золотом перчатку, а на головку ему надевали колпачок, скрывавший от него Божий свет.
И только тогда, когда ехавшему в зелёном лугу широкой рысью ловчему угодно было сорвать с головы птицы колпачок и указать зоркой птице летящую торопливо – мах-махмах – стаю уток, молнией взлетал с руки сокол, кругами подымался он под самое небо, выше, чем утиный караван, и, камнем падая сверху, сшибал жирного, буржуазного чирка, к великой потехе и славной охотницкой радости своих хозяев.
Уже посещавшие Москву в XV веке иностранцы высказывали предположение – не для того ли держали московский народ в полной темноте московские князья, чтобы сделать из него только храбрых и безропотных вояк… Но если это высказывалось в то время бытописателями Москвы только лишь предположительно, то относительно настоящего времени мы в этом не имеем никаких сомнений.
В «Молве» пришлось мне прочитать телеграмму из Петербурга, по которой выходит, что над жителями этого несчастного города, отнятого Лениным у Петра, предполагается опыт «милитаризации». Эта милитаризация – как две капли воды похожа на трёхдневный звон медной пасти безжалостного колокола над головой русского сокола, которого столь выразительно воспевал когда-то нынешний подхалим Максим Горький. Оказывается, милитаризация эта будет состоять в репетиции и манёврах «воздушной обороны».
В Петербурге в известное время, по рёву специальных сирен с Невы, по зову колоколов в церквах, по фабричным гудкам, внезапно должна будет наступить полная темнота. Затем эскадрильи аэропланов, взвившись над домами, будут обстреливать город безопасными ракетами, которые и будут рваться на улицах… В ответ на это противоаэропланные зенитные пушки откроют бешеный огонь по нападающим, силуэты которых выхватят из ночной тьмы белые лучи прожекторов.