– Мяу-уя!

– Вот только орущего кота мне тут не хватало! – Совсем врач разозлился. – Иди с ним на улицу, там вспоминай. А то он мне всех больных перепугает. Вопит как резаный.

Мяу, сам ты резаный. Нет, конечно, спасибо, что маму с папой лечить будешь и, надеюсь, вылечишь, надеюсь, они в себя скоро придут… Но вообще – свинство. Весь день обижают! Хотя врачей можно понять: работа нервная.

Лёва плачет, на улицу вышел, стоит у больницы, не знает, что делать. А я всё пытаюсь сказать, что хотел, но проклятая пасть не слушается, эх! Как же это: «Ва-ля»…

– Мя-у!

– Да чего ты и правда раскричался, Кефирыч? – Уже и Лёва злится. – Не до тебя сейчас!

Ничего, проглотим обиду. Главное, чтобы он понял!

– Мя-у-ля! Мя-я-ля! – Ну, Кефирыч, давай, ещё немножко… Ещё чуть-чуть… – Мвя-а… Вя-а-а…

– Ох ты, крикун какой! – вдруг как раздастся у меня над ухом!

Мы с Лёвой вздрогнули и обернулись.

А это старичок.

Он, оказывается, на лавочке сидел у больницы. Мы его не заметили сперва. А теперь он подошёл, улыбается, борода белая и голова тоже, худенький такой, прямо высохший, а улыбка добрая.

– Ну чего ты раскричался, а? – старичок мне опять. – Может, колбаски хочешь?

Мяу! Что значит – может? Не может быть никаких «может», когда речь идёт о колбаске!

Ну я головой киваю: мол, конечно, хочу. Клянусь кошачьей бабушкой.

Старичок тогда в сумку лезет, достаёт нарезку колбасную – и мне кусочек прямо в пасть:

– Кушай, милый, не стесняйся.

Мяу! Да я и не стесняюсь так-то. Где я и где стеснение, когда речь идёт о колбаске?

– Мяу, – говорю. Спасибо, мол.

– Ещё хочешь? – Старичок улыбается.

Странный вопрос, мяу. Естественно, хочу.

Он мне и другой кусочек. И третий. И четвёртый, чего уж. Колбаска – дело такое. Сколько ни съешь, а всегда ещё хочется.

– Спасибо вам. – Лёва говорит и слёзы вытирает.

– А ты чего плачешь, мальчик? – старичок спрашивает. И уже не улыбается. Смотрит на Лёву внимательно.

Ну Лёва ему, всхлипывая, и рассказывает. Что, мол, мама и папа в больнице… А он тут… Один… С котом… И непонятно, что и как.

Старичок слушает, грустит. Потом говорит Лёве:

– Ты держись, парень. Даст Бог, выкарабкаются родители-то. Живёшь-то где?

– Парковая, три…

– Как?! – удивляется старичок. – Так и мы с внучкой на Парковой, три живём! Вот что значит маленький город!

– Да? – Лёва удивился, даже плакать перестал. – А какая у вас квартира?

– Пятьдесят шестая, – старичок говорит.

– А у нас двенадцатая…

– О, так мы соседи! Ты в первом подъезде, а мы – в пятом! Слушай, так, может, вы и с внучкой моей в школе одной учитесь? Валя Казарина, не слышал?

Лёва глаза на старичка как вытаращит, чуть меня не выронил:

– Вы – дедушка Вали Казариной?!

– Он самый. – Старичок шутливо поклонился. – Казарин Сан Саныч собственной персоной.

Мяу! Всё-таки я хранитель ничего себе такой: вот и Валя! Ну то есть её дедушка. Но где дедушка, там и Валя! По-моему, логично, мяу.

– Так ты её знаешь? – Старичок спрашивает с интересом.

– Ну да, мы в одном классе учимся. – Лёва отвечает и тут же смущается.

Ну это понятно: когда говоришь про того, кто нравится, всегда смущаешься. По себе знаю: мне вот, например, очень нравится одна кошечка… Ну раз уж мы с вами так откровенно, мяу…

В общем, во дворе есть одна такая. Я-то редко на улице бываю, больше в окно люблю смотреть и вот в это окно часто её вижу. Во дворе гуляет, милая, беленькая вся, травку кушает. А когда зима – по снегу топает, топ, топ своими маленькими лапками. Следы остаются.

Утром в окно смотрю, а следы ещё не замело. Гляжу на её следы и думаю о ней… Она, знаете, как: топ-топ – и остановится. Задумается о чём-то. Беленькими ушками подёргивает. Потом опять – топ-топ. И снова остановилась. И ушки. И так мне её за ушко укусить хочется, прямо сил нет, клянусь кошачьей бабушкой! Ну милота же! А главное – задумчивая. Не то что другие кошки. Носятся во дворе как ненормальные, в помойке роются… Тьфу! Никакой гигиены.

А моя – она не такая: культурная. Эх, как бы с ней познакомиться… Но стесняюсь. Потому что, говорю же, когда любишь – всегда стесняешься, ведёшь себя как дурак, мяу.

И так вот смотрю на неё, смотрю, пока совсем не стемнеет, пока из окна ей не крикнут: «Анна Андреевна!» – и она домой не побежит.

И имя-то такое благородное: с отчеством! Не то что все эти Мурки, Муськи и Маськи… Анна Андреевна! За одно имя уже уважать хочется.

Но я отвлёкся, пардон.

Ну, в общем, старичок совсем удивился, когда узнал, что Валя – Лёвина одноклассница. А потом говорит: