Мойше обдумал его слова и кивнул.

— Знаешь, братишка, — с восхищением сказал он, — ас мозгами у тебя все в порядке.

— Иначе мне не удавалось бы заманивать девчонок в свои сети, — ответил Гольдфарб, ухмыляясь. — Ты бы видел одного парня, с которым я служил… его звали Джером Джонс. Вот уж кто ни одной юбки не пропускает.

Глядя на то, как Гольдфарб улыбается, Мойше вдруг вспомнил мать. Однако кроме диковинных фраз и выражений, в нем было что-то еще, чужое и непривычное, запрятанное очень глубоко внутри… В отличие от польских евреев, Дэвид Гольдфарб держался спокойно и, похоже, не знал, что такое страх.

— Так вот что значит вырасти в свободной стране, — пробормотал Мойше.

— Что ты сказал?

— Не важно. А где мы встретимся с Ривкой и Ревеном?

Русси понимал: чтобы заставить его делать то, что ему нужно, Гольдфарб вполне мог обмануть его, и он больше никогда не увидит свою семью.

Но тот только спросил:

— Ты уверен, что хочешь знать? Предположим, ящеры тебя поймают, а меня убьют? Чем меньше тебе известно, тем меньше им удастся у тебя выпытать.

— Они не настолько хорошо умеют это делать, как принято думать, — сказал Мойше. — Им даже близко не удалось подойти к тому, что я знаю. — Однако он больше не повторил свой вопрос. Боевики из отряда Мордехая Анелевича твердо усвоили правило: не-спрашивай-если-тебе-не-нужно-знать. Значит… — Ты был… Ты солдат?

— Да, военно-воздушные силы. А ты собирался стать врачом перед тем, как Польшу захватили нацисты. Мой отец постоянно меня этим попрекал; а мне больше всего на свете нравилось разбирать и собирать радиоприемники и всякие приборы. И вот я оказался очень ценным кадром, когда началась война. Меня тут же отправили учиться управлять радаром, так что во время наступления фрицев я практически ни на секунду не сводил с них глаз.

Русси не очень понял, что сказал Гольдфарб. Несколько слов Дэвид произнес по-английски, которого Мойше не знал совсем. Он просто шагал рядом, наслаждаясь восхитительным чувством свободы и надеясь, что это состояние продлиться как можно дольше. Если его вновь приобретенный кузен служит в английской армии, может быть, где-нибудь возле берегов Польши их ждет подводная лодка, вроде той, с которыми поддерживал связь Анелевич. Он открыл рот, чтобы спросить, но потом передумал. Если он не должен знать, зачем задавать бесполезные вопросы?

Гольдфарб быстро шагал по улице, нервно оглядываясь по сторонам. Наконец, он проговорил:

— Чем быстрее мы выберемся из Лодзи, тем спокойнее я буду себя чувствовать. Вне стен гетто еврей, как бельмо на глазу, так?

— Да, конечно, — ответил Мойше.

И тут же сообразил, что для его кузена в таком положении вещей нет ничего очевидного. Годы, проведенные в гетто, а перед этим в Польше, которая не знала, что ей делать с тремя миллионами евреев, приучили Мойше к роли всеми презираемого и во всем виноватого чужака. Он с потрясением узнал, что в других местах дела обстоят совсем иначе.

— Наверное, приятно быть, как все, — печально сказал он.

— Вместо того, чтобы постоянно получать по морде только за то, что ты еврей? Ты это имел в виду? — спросил Гольдфарб. Мойше кивнул, а его кузен продолжал: — Да, конечно. Только все равно существует предубеждение… иногда так, мелочь, но все равно приходится сталкиваться с особым отношением. Люди считают, что ты дешевка, трус… ну, и прочая чушь. Но по сравнению с тем, что я увидел здесь, от чего бежали мои предки — чтоб мне провалиться! — Последнее он сказал не на идише, но Мойше понял Дэвида без проблем.

Если приплывет подводная лодка и увезет его вместе с семьей в Англию… сможет ли он свыкнуться с практически неограниченной свободой? Выучить чужой язык трудно — ведь он уже взрослый человек… От необходимости оставить все, что он так хорошо знал — пусть жизнь здесь и причинила ему столько горя — Мойше вдруг охватил такой нестерпимый ужас, что он чуть не остановился.

Но тут они с Гольдфарбом поравнялись с двумя симпатичными польками, болтавшими на крыльце одного из домов. Обе замолчали и уставились на них так, словно боялись заразиться какой-нибудь мерзкой болезнью. Они продолжали молча смотреть вслед Мойше и Гольдфарбу, пока те не отошли достаточно далеко.

— Нет, может быть, я все-таки не буду жалеть, что уехал отсюда, — вздохнув, проговорил Мойше.

— Я понимаю, о чем ты, — ответил его кузен. — Здесь все почему-то думают, будто мы прокаженные. Я и сам с удовольствием унесу отсюда ноги. Если все пойдет хорошо, через пару недель ты с семьей будешь в Англии. Ну как, устраивает?

— Просто потрясающе, — ответил Мойше, а кузен с удовольствием треснул его по спине.

— Быстрее! — крикнула Людмила Горбунова. — Если мне не удастся зарядить пулемет, я не смогу стрелять в ящеров!