Кроме того, каждый из нас, солдат, точно так же, как и граждане уголовнички, отбывал не по доброй воле свой срок, считая дни, оставшиеся до желанной даты освобождения, и жил в одинаково томительном ожидании ее приближения и в мечте о расставании с поселком Южный, где самым привлекательным объектом для заинтересованного рассмотрения было расписание транспорта, идущего куда подальше от этого расписания.

Функции зоновской «секции внутреннего порядка» в роте исполняли сержанты, в качестве администрации выступали ротный и взводные, «блатных» олицетворяли старослужащие, а новобранцы пахали, как лагерные «мужички».

Был свой «лепила» — то бишь фельдшер-сержант, «кум» — замполит, а также стукачи, составляющие его секретную агентуру, время от времени выявляемые и переходящие после нанесения им побоев в касту отверженных.

То есть, в принципе, я пребывал в той же тюряге, в положении расконвоированного заключенного, подобного входившему в мою бригаду Труболету.

— Завтра, — говорил Труболет, отдыхавший в подзаборной тени и задумчиво грызший травинку, — начну плести сеть, подходящая нитка имеется. Трехстенку. Сегодня бы поставили — завтра были бы с рыбой.

— Так, — подвел я итог этой идиллии. — Быстро берем лопаты и приступаем к зачинанию ям для опор, перекуры закончены!

— Вот это по-нашему! — одобрительно крякнул убийца и, взяв лопату, ткнул ее черенком ойкнувшего старца под ребро. — Пошли, хрен моржовый, пограничный столб укреплять, расселся тут… Не на пенсии иш-чо!

Под забором в качестве наблюдателей за установкой бетонной опоры теперь остались двое: я и Труболет-полиглот. Выплюнув изо рта измочаленную травинку, мой подопечный негромко молвил:

— Есть разговор, начальник…

— Слушаю вас внематочно…

Собеседник с подозрением обернулся на сторожевую вышку, словно оценивая расстояние до часового, в чьем поле зрения мы находились. Найдя расстояние подходящим для выбранного им звукового диапазона, продолжил:

— С прежним инструктором, начальник, мы были, вроде бы как кентами… то есть, ну…

— Находились в приятельских отношениях, — перевел я.

— В точку, — согласился Труболет.

— И кто кому оказал честь подобным расположением?

— Про честь я не в курсе, — ответил бродяга. — Но на дембель парень ушел с бабками. — Он замолчал, выжидая таинственную паузу.

— Ну, давай, гони дальше, — сказал я. — Не бойся. Если предложение разумное, я говорю «да», а если говорю «нет», то разговор забывается без всяких последствий.

— Я могу за предложение сильно пострадать, — произнес Труболет в нос.

— Не можешь.

— Точно?

— Торжественно обещаю.

— Так. В общем, дело такое… Ты, начальник… На «ты» можно?

— Попробуй.

— Ты, конечно, тут первые дни, покуда не в курсе… А ситуация обстоит так: в зону нужен одеколон и алкоголь. За бутылку платится стоимость трех ящиков. — он многозначительно развел руками и по-птичьи, как гриф, вжал голову в плечи. — Конец… информации, — добавил с заминкой.

— Не конец, а только начало, — возразил я. — Поскольку возникают закономерные вопросы. Первый: почему предложение поступило именно ко мне? Есть же начальники караулов, вольнонаемные…

— Отвечаю по порядку, — степенно откликнулся собеседник. — Солдаты и сержанты в поселок если и ходят, то по ночам. В самоволки. Местных бабушек потискать. А вот с работниками торговли никакого тесного контакта не устанавливают. А зря. Теперь. В карауле они как под микроскопом. А потом, думаешь, через «вахту» легко передачку в зону намылить? На «вахту» все глаза в упор смотрят!

— А если через рабочий объект?

— А шмон при возврате в зону? — резонно заметил Труболет. — Ну, можешь, конечно, на работе зенки залить… Но коли контролеры унюхают, считай, на пятнадцать суток в шизо [1] устроился автоматом… Да еще допрос у «кума»: кто, что…

— А я чем хорош?

— Ты в лагерные мастерские сто раз на дню заходить можешь. То резьбу нарезать, то сверло подточить… Да ты на себе в день три ящика водяры перетащишь — никто не вздрогнет! А если во время обеда — вообще в зоне никого: одни шныри [2] и блатные…

— Если откровенно, — признался я, — то особой нужды в деньгах не испытываю. Так, если только приличной жратвы докупить к нашей баланде…

— Об чем, бля, и речь! — высказался Труболет с чувством. Характерное словцо он употреблял в своей речи постоянно, как запятую или же неопределенный артикль.

— Подумаю, — сказал я. — Задача ясная, но есть и риск. Надо прикинуть.

— Да какой там риск… — развязно молвил бродяга, кривя физиономию.

— Очень конкретный, — сказал я. — Если накроют, мне пришивают «связь с осужденными», и я в лучшем случае совершаю прыжок в высоту, то бишь на вышку…