Шрифт:
— Ты сначала материал найди… И на себя его отпиши.
— Это техническая проблема. Мне нужна стратегия действий.
— Он мне должен позвонить, — сказал я. — Далее вас состыкую. Тебя представлю, как ответственное лицо и непосредственного палача. А после, как понимаю, последуют определенного рода договоренности…
— Сорок процентов — тебе, остальное — извини, — отозвался душегуб от предметной сатиры, отправившись на розыски доноса.
К подоконнику он вернулся через полчаса с изъятым из редакционной текучки компроматом. Заявил вальяжно:
— Дело в шляпе, шляпа на мне. Звони в свою кавказскую мафию. Скажи, процесс под контролем…
Вечером в ресторане гостиницы «Россия», ныне снесенной, состоялась наша встреча с министром, где опальный разведчик блеснул своими филигранными навыками вербовщика и интеллигентного шантажиста, мгновенно парализовавшего собеседника, как паук муху, паутиной своих доводов и итогового делового предложения, благосклонно воспринятого. Министр, в свою очередь, посмотрев на меня, заявил с чувством:
— Вам — верю! Ибо… — выдержал паузу. — Убедился: вы — добросовестные люди. И уж если взялись за дело… Вот он, — ткнул в меня пальцем, — очень честный человек… Я многое предлагал, но он хранил твердость камня…
Я даже зарделся. Впрочем, уточнять нюансы определения честности в сознании сидевших рядом проходимцев было бы явно излишним отступлением от ведущегося ими конструктивного разговора по существу.
К нашему столу то и дело подсаживалась респектабельная азербайджанская публика, обитавшая здесь на постоянной командировочной основе; почтил нас своим вниманием даже Муслим Магомаев, проживавший здесь в выделенном ему в качестве квартиры номере, и, явно повеселевший министр в очередной раз пригласил меня на свои загадочные острова…
С Муслимом в последний раз я столкнулся в Нью-Йорке, на Брайтон-бич, солнечным апрельским днем 1990 года. Он ждал жену, отлучившуюся в один из многочисленных магазинчиков, приткнувшихся друг к другу, курил, рассеянно глядя на заполонившую улицу толпу, изредка кивая на приветствия узнававших его эмигрантов. Постояли на краешке тротуара под эстакадой сабвэя, поговорили о переменах, сотрясающих еще кое-как державшийся на плаву Советский Союз… Муслим был грустен и словно потерян…
— Пришло время, когда время ушло, — сказал на прощание.
— Скоро там будет, как здесь, — кивнул я на бруклинские убогие окрестности, занавешенные пестрящими рекламными вывесками.
— Такая же помойка с торгашами? — отозвался он. — Совершенно не мое…
Изик навестил Москву через год. Заехал ко мне домой. С традиционными подарками в виде икорно-балыковых наборов.
Уселись на кухне, выпили по рюмке коньяка за встречу.
— Как дела, Изик? Как твоя замечательная дача?
— Она уже не моя, — угрюмо проронил он. — Я же ее на жену оформлял…
— А что жена?
— И жена не моя. Развелись…
— Вот те на… Почему?
Он дернул щекой в потерянной усмешке:
— Она теперь — жена министра!
— Какого?
— Не догадываешься?
— И… каким образом?..
— Производственный роман. Вражда, переросшая в дружбу; дружба, переросшая в любовь.
— И чего мы с тобой напрягались, столько копий переломали…
— Верность — дело совести. Измена — времени. А вся наша жизнь — тщета, — глубокомысленно изрек он. — Наливай…
Рига
В Ригу я приехал уже зимой, к запуску «Двойного капкана» в производство. Бренч заселил меня в стекляшке «Интуриста», на самом верхнем этаже, дабы я мог вдосталь насмотреться на крыши старого города.
Зима выдалась суровой, с Балтики дули напористые ветра, пробиравшие до костей, на прогулки по окрестностям не тянуло, а с утра предстояли съемки, ибо Бренч, памятуя мою несостоявшуюся актерскую карьеру, убедил меня сыграть роль моряка-контрабандиста.
Вечером пошел в ресторан гостиницы на ужин. И тут же за столик ко мне подсел некий тип с гладкой мордой, масляными блуждающими глазками и вкрадчивыми манерами застенчивого педераста. В ожидании заказа я разглядывал публику, производства, в основном, иностранного: финны, шведы, поляки. Тип же был явно из здешних, с места в карьер посыпал вопросами: откуда я, зачем прибыл в Ригу, и по ухваточкам его я сразу сообразил, что имею дело то ли с работающим здесь опером, то ли с одним из штатных гостиничных стукачей, в ту пору активно внедряемых КГБ в места скопления забугорного контингента.
Тип, впрочем, не помешал мне съесть интуристовскую котлету с салатиком, и, игнорируя его дальнейшие разработочные домогательства, я отправился в свой номер, где меня ожидали наслаждения: бутылка сухого и — купленная по случаю в привокзальном рижском киоске книга рассказов Юрия Казакова.
Утром, загримированный и переодетый, я уже был в студийном павильоне, где шли съемки. В этот день Бренч отснял почти пяток эпизодов, работа кипела на славу, последней сценой был стриптиз в развратном логове валютчиков и спекулянтов, для чего в массовку были приглашены отборные девчонки из рижского кабаре; кадры, эти, правда, безжалостно порезали цензоры; стриптизерша, танцевавшая на заставленном бутылками столе, обнажаться категорически отказывалась, крича, что она католичка, и теперь ей придется идти на покаяние к ксендзу; однако за утроенный гонорар на демонстрацию вечных ценностей в итоге согласилась.