— Насилие? — спросил отец Иоганн. — Вы говорите о насилии? Не на войне, против врага, а тут — в Вышемире?

Я кивнул.

— Я не могу пройти мимо, понимаете? То, что противоречит моим принципам вызывает во мне лютую ярость, желание стереть с лица земли виновника… Виновников! Всех! — я снова рубанул ладонью воздух. — Это физическая потребность, практически неконтролируемая.

— Вы читали Писание? — спросил священник.

— Да… Да!

— Евангелие от Иоанна, глава вторая, стих пятнадцатый… — кхазад поднял глаза к небу, вспоминая, и процитировал. — «И, сделав бич из верёвок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул!». Евангелие не учит нас сидеть сложа руки, когда твориться непотребство. Деятельное противостояние скверне — это вполне по-христиански.

— Одно дело взять бич и выгнать, а другое… — я замолчал.

— Вы можете сказать мне, какие именно принципы заставляют вас действовать решительно и жестко?

— Порой — даже жестоко, — поправил его я. — Могу, отчего нет? Это прозвучит, наверное, наивно, но я — учитель, педагог и… Когда на моих глазах кто-то унижает детей, вредит им, отравляет их жизнь, причиняет боль, лишает права на будущее — меня просто выворачивает, я убить гада готов и…

Останавливающий жест рукой от священника помог мне сдержаться. Все-таки он был хорошим мужиком, этот поп. Одно дело — философские душеспасительные беседы, и совсем другое — признание в убийстве.

— «А кто соблазнит одного из малых сих…», — снова процитировал отец Иоганн. — «…Тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской!» От Матфея, глава восемнадцатая, стих шестой. Может быть вы и есть тот мельничный жернов, Георгий Серафимович? У вас ведь есть на это сила и решимость, верно? Наш мир, созданный Богом, совершенен, но мы — те, кто его населяет, создали несовершенное общество, и не у каждого есть сила это несовершенство исправить — словом и делом.

— В чем сила, отец Иоганн? — невесело усмехнулся я. — Что, если исправляя несовершенство, сам потеряешь всяческий облик человеческий?

Тут я смутился: священник-то человеком не был! Но его такой мелочью прошибить было невозможно.

— Сила? Сила, Георгий Серафимович, в твердости принципов и в решимости эту самую силу применить в соответствии с ними. Какой толк с танка, если танкист внутри не готов стрелять? Дикарь с дубиной одолеет такого танкиста! — он размышлял вслух, но мне казалось, что эти размышления имеют в качестве основы реальные воспоминания. — А что касается облика человеческого… Вы ведь имеете в виду вашу бессмертную душу, верно? Потерять душу — вот что страшно. Облик… Взгляните на этих милых женщин: вон та, с прямой спиной, в бежевом тренче — явно галадрим. С авоськами — моего народа, а две в цветастых платочках — вашего! Все остальные — снага. И ничего. Разного облика, но почему-то — здесь! Душа-то она… Она у каждого имеется. И ищет, ищет ответы, да?

— Бежевый тренч, — сказал я. — Никогда не ожидал услышать такое словосочетание от священника!

— А-ха-ха-ха! — кхазад гулко рассмеялся. — Это от дочек нахватался! Купи да купи, говорят! Бежевый тренч — тренд этой осени… Нацепляют авалонских словечек, все уши прожужжат, а мне потом голову ломай, как на проповеди про скуфов и газлайтинг не загнуть!

— Знаете… Я ведь совсем не это ожидал от вас услышать, — признался я. — Я думал, вы станете призывать меня к смирению и…

— «Сердце сокрушенно и смиренно, Бог не уничижит!» — поднял палец вверх священник, снова цитируя писание. — Сердце! Господь его видит! Если ты делаешь то, что делаешь, с тщеславием и гордыней, наслаждаясь собой и красуясь в своих глазах, или хуже того — корысти ради, то дьявол подберет к тебе ключик. А если всё это — ради малых сих, искренне, ибо по другому — нельзя… «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя!» Иоанн, глава пятнадцатая стих тринадцатый… Уф… И вот еще что…

Он подался вперед, к самому моему уху и прошептал:

— Тут, под храмом, такие катакомбы… Никто не найдет. И припасов у нас хватит. Церковь может позаботиться о тех, кто заботится о нашей пастве и защищает ее от творящих беззаконие, — а потом добавил уже обычным своим громогласным тоном: — Но на службочку приходите, приходите. Песнопения истинно ангельские!

А потом встал и ушел, шлепая подошвами армейских ботинок по осенним лужам напевая что-то явно не церковное. Репертуарчик-то из Тиля нашего Бернеса!

— … любимый город может спать спокойно

И видеть сны и зеленеть среди весны! — гудел басом отец Иоганн.

Я очень давно не испытывал это чувство: когда есть кому звонить, и перед звонком — волнуешься. Когда в принципе есть кому звонить! Не по работе, не по делу, а просто так — потому что хочется голос услышать. Хочется знать, как там у кого-то дела. Мне — очень хотелось!

Поэтому я и стоял на балконе вечером с чашкой чая, пялился на светящиеся желтым светом окна домов напротив и держал в руках телефон. И думал — поднимет она трубку или нет? Все-таки девушки в большинстве своем — натуры переменчивые. Проснулась, умылась, дала деду таблетки, подумала и решила: все-таки какой-то вышемирский загадочный Пепеляев с неясными перспективами — это чересчур! Зачем без пяти минут главе рода странный парень из земщины?

Но она подняла — и быстро! И трех гудков не прошло!

— Да! — сказала Яся. — Слушаю!

Очень решительная у нее была интонация, собранная. Как будто не вечер воскресенья, а разгар рабочего дня.

— Привет, это я, — я чувствовал себя дураком: моего-то номера у Вишневецкой не было!

— Кто — я? Подожди — Пепеляев? — она рассмеялась, и я тоже улыбнулся — смех у нее был очень заразительный. — А я думала — не позвонишь!

— Это почему? — удивился я.

— Думала, что я тебя напугала! Или — скажешь что забыл номер. Или вообще — все забыл. Ну, алкоголь, драка… Ты вообще мастер исчезновений. Мне сказали — тебя прямо от орды конвертоплан опричников забрал!