От этих мыслей щеки мои вспыхнули, сердце затрепетало, подобно пойманной птице. Даже лимонный шелк дорожного платья, казалось, засиял ярче в лучах весеннего солнца.

Рядом послышался судорожный вздох — это Ханна, моя верная горничная и компаньонка, тоже всматривалась вдаль. На ее простоватом, но милом личике, обрамленном выбившимися из-под накрахмаленного чепчика русыми прядками, отражалась та же гамма чувств, что бушевала в моей душе: волнение, испуг, ожидание чуда. Скромное серое платье с белым передником казалось чужеродным пятном среди пестрой толпы на пристани

— Мисс Элизабет, это так красиво! — выдохнула она, сжимая мой локоть. — Я о таком и мечтать не могла… Дома совсем не похожи на наши, лондонские. А краски! Взгляните только!

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Сердце то замирало, то начинало бешено колотиться, гадая, что ждет меня в Венеции. Какие тайны хранят стены палаццо, которое теперь принадлежит мне? Почему тетя Беатрис завещала его мне? Что скрывалось за туманными намеками в ее последнем письме?

Я невольно улыбнулась, вспоминая наши с тетей долгие беседы в моей комнате, когда она приезжала в Лондон. Родители называли это сплетнями, но для меня то были уроки свободомыслия и здравого смысла. Именно тетя Беатрис научила не принимать на веру то, что диктует общество. Смотреть на мир своими глазами, отваживаясь быть не такой, как все.

— Будь умной и дерзкой, девочка моя! — смеялась она, когда я в очередной раз жаловалась на суровость отца или очередного жениха-зануду. — Мир принадлежит тем, кто умеет мечтать и не боится следовать за мечтой. А глупцы и трусы пусть подавятся своими сплетнями!

Тогда я еще не понимала, насколько бесценны эти уроки. Лишь оставшись без поддержки и совета любимой тетушки, осознала, как много она мне дала. Умение верить в себя и не сдаваться. Силу духа, помогающую выстоять против всех и всяческих правил. И дерзкую веру в лучшее, без которой я ни за что не решилась бы на побег в Венецию.

Теперь тетя Беатрис ушла навсегда, оставив по себе лишь письма и загадочное наследство. Мне больше не услышать ее звонкого голоса, не посмеяться вместе над несуразными женихами и вздорными кумушками. Но ничто не помешает сохранить ее в сердце — навсегда юную, дерзкую, полную надежд.

Я последую за твоей мечтой, милая тетя. Доберусь до истины, чего бы мне это ни стоило. И буду жить так, как ты меня учила — без страха и упрека, наперекор всем бурям.

Мать, конечно, такого бы не одобрила. Она всегда была воплощением кротости и послушания — истинная леди, безупречная жена и мать. Всю жизнь провела в тени отца, с улыбкой снося его чудачества и вспышки гнева. Даже свои мечты похоронила в угоду приличиям.

Лишь однажды, совсем девчонкой, я застала ее плачущей над старыми письмами. На полу валялись пожелтевшие конверты, исписанные незнакомым летящим почерком. Увидев меня, мать поспешно вытерла слезы и прибрала разбросанные листы.

— Ничего, милая, — слабо улыбнулась она в ответ на немой вопрос. — Просто вспомнилось кое-что… из прошлого. Мечты, которым не суждено сбыться.

Я была слишком мала, чтобы расспросить подробнее. Но с тех пор не раз думала — а была ли мать счастлива? Или всю жизнь прожила с душевной раной, по капле истекая несбывшимися надеждами?

Глядя на истерзанные письма, я поклялась, что никогда не повторю ее судьбы. Лучше рискну всем, кинусь в неизвестность, но не дам похоронить себя заживо.

Облокотившись на поручни, я вдруг вспомнила скандал, который разразился в нашем доме за неделю до отъезда. Досточтимый лорд Уинтерли, мой (уже бывший) жених, застал меня за чтением крамольной французской книжки о свободной любви и тому подобной ереси. Какой поднялся крик! Лорд шипел и брызгал слюной, обвиняя в распущенности. Дескать, я недостойна носить его фамилию, а помолвка наша — чудовищная ошибка.

Я и не подумала спорить. Лишь отрезала, что охотно распрощаюсь и с его фамилией, и с ним самим. Лучше остаться старой девой, чем до гробовой доски терпеть такого напыщенного болвана. Лорд так опешил, что лишился дара речи. Но было уже поздно: я вылетела вон, оставив опостылевшего жениха наедине с его праведным гневом.

Дома тоже разверзся ад. Отец метал громы и молнии, грозился лишить наследства и упечь в монастырь. Я стояла перед ним, опустив голову и кусая губы. Нельзя показывать слабость, если решила восстать против всех и всяческих правил. Ничего, побушует и смирится — не в первый раз.

Возвращаться к лорду Уинтерли я не собиралась. Как и к другим незадачливым претендентам на мою руку, отваженным за последний год. Чего стоил только мистер Гилкрист, богатый, но невыносимо чопорный банкир! Стоило невзначай поинтересоваться его мнением о рабстве с точки зрения Священного Писания — беднягу чуть удар не хватил от святотатства.

А сэр Персиваль, молодой политик, помешанный на приличиях? Отчитал меня за яркое платье в церкви — дескать, негоже отвлекать прихожан от молитвы. Спорить я не стала, а в следующий раз явилась в скромнейшем сером одеянии… и кружевных панталонах, стратегически выглядывавших из-под подола. Сэр Персиваль впервые слова молитвы перепутал!