Я когда я почувствовал, что справлюсь, не сдамся и одержу победу в этом поединке, взбесившаяся старуха зашипела:

— Не хочешь, выходит, по-хорошему? Чтош-ш-ш, мы и по-плохому могем!

Ее зрачки вытянулись, а радужка пожелтела и затопила янтарным цветом белок. А из-под халата, вместо обычных старческих ног и обутых в шлепанцы, теперь виден был хвост, змеиный хвост, огромный, чешуйчатый, метров пяти в длину, не меньше. И, привстав на этом хвосте, старуха зависла надо мной и властно, призывно зашипела:

— Ш-ш-ш-ш-ш!

— Ш-ш-ш-ш-ш! — Раздалось ей в ответ со всех сторон.

Одна за другой старухи превращались в полузмей, поднимаясь на хвостах, нависая надо мной.

Последней, со словами “Ой, блин, ну нафига-а-а!” облик сменила Червона, и ее обреченное “Ш-ш-ш-ш-ш!” влилось в общий хор.

Лицо “тети Маши” исказилось, верхнюю губу, по-старчески узкую, оттопырили клыки, она метнулась ко мне — а я, скованный необъяснимым спокойствием и оцепенением, даже постарался увернуться.

Предплечье пронзила острая боль, затопила жжением руку, расползаясь по всему телу и увлекая в уплывая в спасительное небытие.

— Вот и живи теперь с этим, милок! — Гаснущим сознанием выхватил я мстительно-удовлетворенный голос тети Маши.

— А мог бы не выпендриваться и обойтись без принудительного погружения в мир сверхъестественного — но кто ему, упертому барану, злобный доктор, — назидательно заключила ее подруга.

Последнее, что я услышал, прежде чем окончательно потерять сознание, был звенящий возмущением Ванькин голос:

— Тетя Маша, ну заче-е-ем!!!

31/07

Сознание возвращалось медленно, неохотно. И как-то волнами — то накатывало, то вновь отступало, отпуская в вязкое ничто.

В этот раз я очнулся, среагировав на собственное имя. Я вертел в уме фразу, сказанную раздраженным женским голосом, пытаясь понять, что она означает и кто меня звал.

“Да в порядке твой Иван!” — вот что за фраза меня разбудила.

Это я понял, после следующей долетевшей реплики:

— Он не мой, — проворчал более молодой голос, который явно был мне знаком. Оба голоса звучали несколько отдаленно, словно говорили не рядом со мной.

— А если не твой — то успокойся и сядь, нечего бегать к нему каждые пять минут!

Интересно, это кто зашипел? Старший голос или младший?

А потом:

— Мам, ну он давно должен был очнуться!

— Н-да, что-то теть Маша очень уж разозлилась… Господи, да придет он в в себя! Сядь уже, не маячь!

Плюх — как будто кто-то с размаху сел на стул. Звяканье посуды, звук льющейся в чашки жидкости… Чай они там пьют?

— Вань, ты за сколько времени первый раз домой приехала — а на языке одна тема вертится. — Теперь старший голос звучал увещевающе. — Других тем, что, нет?

Она сказала “Вань” — и я сперва дернулся, но оказалось, что “Вань” — это не мне. “Вань” — это девушка.

— Давай на другую тему поговорим! — молодой голос даже обрадовался, и я вспомнил.

Червона. Ваня — это червона, да.

— Мам, а ты почему Урсулу во Владивосток не отпустила? Ты же ей обещала, мам!

Снова шипение — но в этот раз шипела точно старшая.

— Ма-а-ам… Мам, ну почему она так долго в себя не приходит, а? Ну это не нормально…

— Нормально. Я его при тебе смотрела — губы не синие, кожные покровы нормальной температуры, пульс замедлен в пределах нормы. Белки глаз желтизны, зрачок на свет реагирует правильно. Все с твоим Иваном в порядке — это ты паникерша.

— Он не мой…

— Ну а раз не твой — на вот, конфетку съешь.

Голоса затихли, раздалось шуршание, а я попытался сесть и оглядеться по сторонам: кровать, постельное белье пахнет свежестью. В этой кровати я лежу, кажется, нагишом.

А, нет, трусы на мне — но все остальное с меня сняли.

Чувствую себя… умеренно хорошо. В теле ломота, как после болезни или долгой неподвижности, но в целом, все в порядке — руки-ноги на команды отзываются, мышление ясное, болезненных ощущений в теле нет. По крайней мере, пока не двигаюсь. Пить хочется.

Комната, в которой меня положили, светлая, чистая. Стол, одежный шкаф, кровать — одна, занятая мной. Светлый ковер на полу. Светлые обои. Белая пена занавесок на окне — само окно открыто. Именно оттуда и доносятся до меня приглушенные голоса и звуки чаепития Червоны и ее матери. От этого пить хотелось еще сильнее. И не удивительно: судя по стоящим в комнате светлым сумеркам, я был без сознания весь день.