— Я отомщу за отца, — прошептала Ингрид.

Лютый глядел на неё и не понимал собственных чувств. Ему хотелось схватить Ингрид за широкий ворот кольчуги, уложить себе на колени, оголить зад и безжалостно отхлестать… но, видели боги, он и сам желал мести, и, как никто другой, понимал её.

— О чём они там говорят, Лютый? — произнесла Ингрид, поглядев в сторону главного дома. — Что теперь ждёт всех нас?

— Ты сама знаешь, — устало вздохнул воевода стиснутым горлом. — Он скажет им, чтобы собирали совет и решали, кто теперь будет Верховным ваном. Потому что он — кзорг, связанный Причастием, и не может править. Волков Нордхейма больше не случится.

— Ненавижу его! — взревела Ингрид.

— Я тоже, — фыркнул Лютый. — Никто меня так не бесил, кроме тебя, Волчица.

Подошёл Тирно и присел рядом на ступени, осунувшийся и серый от горя.

— Пошли найдём что-нибудь выпить? — сказал он не своим голосом. — Почтим память нашего вана.

Лютый и Тирно направились к главному дому. Ингрид идти отказалась: она не желала приближаться к Рейвану. В большом зале царила та же суета, что и во дворе. Воины сновали туда-сюда, готовясь к пиру. Тирно налил мёда в кружки себе и Лютому, и они молча выпили.

Ваны появились в зале, но Рейвана с ними не было. Лютый поднялся со скамьи и устремился к занавеси. Тирно проследовал за ним.

Посреди маленькой комнатки стоял небольшой дощатый стол. Рейван сидел в деревянном кресле, устало склонив голову на грудь. Его кровоточащая рука безвольно лежала на коленях. Он выглядел вымотанным: разговор был непростым.

Лютый громко поставил на стол кружку рядом с кубком Рейвана и ухватил его за плечо облачённой в перчатку рукой.

— Сука, ты знал, что Циндер двинулся на Нордхейм?! — прорычал он.

Рейван поднял на Лютого глаза — единственное белое и чистое, что было на его разукрашенном кровью и грязью лице.

— Не знал!

— Ты не знал, что твои собратья идут на Нордхейм?! — негодовал галинорец.

— У меня был свой приказ!

Лютый отошёл от кзорга и заметался по комнате, круша от гнева утварь, бережно сложенную на полках. Потом осушил кружку с мёдом и вновь поглядел на Рейвана.

— Тебя надо перевязать: под тобой уже лужа крови.

Рейван безразлично вздохнул.

Тирно по кивку Лютого достал с полки бинты. В этой комнате Маррей хранила лекарские припасы. Лютый расстегнул ремни своего доспеха и скинул тяжёлое железо. Перчатки снимать не стал.

— Я шил тебя в Нордхейме, — сказал галинорец, помогая Рейвану снять остатки рубашки. — С кзоргской кровью обращаться умею.

— Ты был рабом из тех, кого бросают на растерзание молодым кзоргам?

— Я подавал щиты и копья таким, как ты, — хорошим воинам.

— Ты достойно дрался, Дэрон, — произнёс Рейван.

Галинорец вздрогнул от этого признания. В Рейване говорили воинское достоинство, мужество и честь — то, за что Лютый так любил его отца.

— А ты — плохо, — фыркнул галинорец. — Ты потешился надо мной. Мог драться лучше, но был ленив!

— Ван Ингвар отправил бы тебя конюшни чистить на целый год после такого-то боя! — с усмешкой сказал Тирно, наполняя Рейвану кубок. — И тебя, Дэрон, тоже. За то, что затеял эту драку.

— Выпьем, — сказал галинорец. — Примиримся.

— Выпьем за Ингвара, — произнёс Рейван, протянув кубок навстречу воеводе.

Тирно разжёг огонь в чаше и принёс воды. Лютый разложил на столе бинты и достал иглу.

— Конец твоему плечу, — процедил воевода. — Зашью как смогу, но тут торчат кости.

— Не возись, — ответил Рейван. — Нет смысла.

Лютый полагал, что смысл есть, и вонзил иглу в край раны кзорга. Рейван сморщился и дёрнулся от боли.

— Заплачь ещё, — фыркнул воевода. — И вообще повернись, чтобы мне поудобнее было.

Рейван сделал глоток из кубка и послушно сместился в кресле на бок.

— Знаешь, я не хотел всего этого, — сказал Лютый, отрезая нитку последнего стежка. В его руке блестел большой широкий нож. — Я хотел договориться с тобой, даже придумал способ, как тебе обрести доказательство моей гибели, оставив мою жизнь при мне… Но ты начал вертеться вокруг Маррей, и мне просто сорвало голову!

Рейван громко и сердито выдохнул.

— Ингвар не простит меня за то, что я обрёк тебя на смерть, — сказал Лютый. — Будет гневаться на меня со своих рисских небес. Поэтому… Помнишь, что ты должен мне жизнь? Так вот — спаси свою.