— Подожди, — остановила я этот поток сведений, вытираясь пушистым белым полотенцем. — Я хочу подробнее посмотреть, хочу вникнуть. Тут парой роликов не обойтись – дело, как я понимаю, очень сложное, а мне нужно осмотреть пациентов.

Я взглянула на хроно, что светился над дверью комнаты.

— Как там они?

— Всё хорошо.

— Это хо-ро-шо, — протянула, направляясь к молодому князю, которому вчера досталось больше всех.

Он спал. На покрывале вдоль его туловища вытянулся Шакрух. Зверь бдительно приоткрыл один глаз, увидел меня, дернул ушами – узнал, и снова задремал. А Машэ так и сидела в его комнате. Вернее, тоже спала — свернулась, словно котёнок, в кресле, рядом с кроватью, в руках – плетёнка.

Я наклонилась над её работой. Необычная. Она всегда делала круглые коврики чуть больше моей ладони, а здесь было что-то большое, сложное, очень узорчатое, с чудными вставками из коры, камешков и перьев. И совсем, совсем не круглое.

— Отлично! – довольно прогудела Вселенная. И если бы можно было её увидеть, то, уверена, она бы улыбалась. – Ты видишь, какой узор непростой, да? Ай да Машенька, ай да умница!

— Всёля, объясни наконец, что она плетёт? Что это за плетёнки такие?

— Она же Великая Мать.

— Да, и что?

— Она сплетает судьбы, выплетает их тем, кому нужно. Как сделала бы это мать своему ребёнку. Лике вот сплела, и её Валентину.

— Но ведь она плела и тогда, когда никого на станции не было, — я вспомнила бесконечные маленькие коврики, которые Машэ приносила в столовую и там забывала. Или специально оставляла?.. Поди теперь разберись.

— Не нужно видеть того, чью судьбу выплетаешь, — звучал у меня в голове ласковый голос. – Она и сама не знала кому. А у меня появлялись такие замечательные островки сплетенных судеб!.. Это очень хорошо.

— Почему?

— Потому, Ольга. Они, понимаешь, укрепляют мою ткань, ткань Мироздания. А для меня это очень важно.

— А эта, сегодняшняя, кому?

– Этому князю!

Я только хмыкнула, и Машэ отреагировав то ли на моё хмыканье, то ли на движение, встрепенулась и подняла голову, хватаясь за арбалет, стоявший у кресла.

Я улыбнулась.

— Всё хорошо, Машенька. Разве кто-то покушался на князя? – кивнула головой на спящего и остановила взгляд на оружии.

Она засмущалась и отвернулась.

— Нет. Просто…

— Для пущей безопасности, я поняла, — кивнула.

Она подняла на меня глаз и закивала благодарно – верно угадала. Я вгляделась в её лицо. Что такое? Глаза опухшие, совсем не видно их в складках век. Недоспала?

— Как дела у нашего князя? — спросила тихо.

Она перевела взгляд на спящего, погладила его перевязанную руку, будто жалела, и снова обернулась ко мне. В глазах стояли слёзы.

— Спал. Просыпался, просил пить. Машэ смачивать ему губы, пить не давала. Меняла стекляшки, — указала на пустые флаконы на столике у кровати.

Редкие слезинки медленно катились по щекам, крупные губы чуть подрагивали, на лбу наметилась горькая морщинка.

— Почему же ты плачешь? – я удивилась и даже присела перед ней.

Она зажмурилась, скривилась, сжала губы, а потом резко вдохнула, распахнула глаза:

— Князь поправится?

— Да, — я погладила её по шелковым чёрным волосам, сияющим в свете неяркой настольной лампы. Думала её утешить, а получилось наоборот: девчонка сморщилась, как маленький ребёнок, у которого безвозвратно испортилась любимая кукла, и слёзы потекли быстро-быстро, ручьями.

— Машэ, Машэ! Что такое? – я встревожилась.

— Он видел меня с волосами! – И она тоненько-тоненько заплакала. — Он уйдёт! А Машэ так и останется... Зачем не убрала их?..

И так горько она это сказала, что от неожиданности я села на пол.

— Всёля? – спросила требовательно. – Что это такое?

— Он ей понравился, а по обычаям её народа если мужчина уже видел девушку, и она была с волосами, то замуж уже не возьмёт.