Клур умолк, ожидая ответа, и Зебан-Ар сплюнул и сказал угрюмо:

— Донесу.

— Так идём, Ашша. Отойдём.

И Клур Чёрный Коготь пошёл прочь, не прощаясь и никому больше ничего не сказав, а охотница ещё задержалась.

— Почему так больно? — спросила она неясно у кого. — Я не хочу знать эту боль!

— Ты отдала ему сердце, — негромко сказала дочь леса. — Он умирает, и твоё сердце умрёт вместе с ним. Но здесь, — она легко коснулась пальцами груди, — здесь у тебя останется его сердце. Память о нём. Не забывай.

Ашша-Ри помотала головой, стиснула зубы и пошла за Чёрным Когтем. По пути потянулась к ножнам на бедре. Нащупала рукоять не сразу.

Они ждали в молчании, но охотница не возвращалась.

— Пойду за ней, — сказал Зебан-Ар и ушёл, ведя своего рогача в поводу, и чёрный зверь Клура пошёл следом.

Но и старый охотник не вернулся, и тогда Шогол-Ву поднялся с края телеги, чтобы поглядеть.

Его соплеменники ушли, не подумав звать с собой, и тело Чёрного Когтя забрали тоже. Шогол-Ву ещё немного постоял, хмурясь, глядя на следы, ведущие прочь: два человека, два рогача, один с грузом и один налегке. Потом вернулся к телеге.

— Ушли? — догадался Нат. — А ты не хочешь с ними?

— Я ушёл однажды, — сказал Шогол-Ву. — Не для того, чтобы вернуться.

— Ну, как знаешь. А нам куда дальше-то? Это и всё, мы справились?

Они посмотрели наверх, где за прозрачной листвой колыхалось алое зарево, но боги больше не плакали.

— Идём, — сказала Хельдиг. — Идём к моему племени.

Белые звери легко везли телегу, а трое, дети разных племён, шли рядом. Рогачи Йокеля нагнали их и, хромая, брели чуть поодаль. Пересветыши то гасли в траве, то поднимались, перебегая дорогу, перепрыгивая камни, стайками качаясь на голых ветвях кустарников.

Дороги хватало, чтобы телега ехала свободно, не цепляя колёсами траву. Должно быть, этим путём дети леса возили хворост и ягоды для сынов полей.

Дорога всё тянулась и тянулась, но вот впереди застучали копыта. Люди — десятка два, все на белых рогачах — выехали навстречу. Звери Хельдиг замычали приветственно, и им ответили.

Незнакомцы в расшитой бусинами одежде, светлоголовые, с волосами и бородами, заплетёнными в косы, глядели настороженно и недобро.

Одна из женщин выехала вперёд. Она была немолода, но гордая посадка скрадывала годы, как скрадывали белые косы седину.

— Где Искальд? — спросила она вместо приветствия и огляделась, будто надеялась увидеть кого-то за спинами путников. — Где мой сын?

— Он тут, — просто ответила Хельдиг и откинула полотно, вымокшее и грязное теперь.

— Нет, нет, — прошептала женщина.

Она спешилась, почти упала со спины рогача, оттолкнув Хельдиг, протянувшую руки. Склонилась над телом, гладя по чёрным щекам так нежно, будто мертвец ещё мог чувствовать.

— Нет, нет, только не Искальд... Только не мой сын, нет! Что ты сделала с ним? Что ты с ним сделала?

Люди зашептались.

— Я понимаю твоё горе и разделяю его, — начала Хельдиг. — Но Искальд выбрал путь...

— Ты ещё смеешь его винить, теперь, когда он не скажет и слова в свою защиту? Он не только мой сын, он стал бы новым вождём нашего племени, достойным вождём, но когда твоя глупость увела тебя прочь, ему пришлось идти следом. И смотрите, чем кончилось: он мёртв, а ты стоишь здесь как ни в чём не бывало!

Пока она кричала, люди окружили телегу. Вернулись нептица и пёс: пёс зарычал, не подходя, а нептица протиснулась меж людей и рогачей, посмотрела, на что все уставились. Видно, надеялась на съестное и фыркнула недовольно.

А женщина не унималась, и люди, слушая её, мрачнели всё больше.

— Ты стоишь, — кричала она со слезами, — и привела чужаков, и я вижу, как ты смотришь на этого сына тропы, неверная! Что вы сделали с Искальдом, что вы сделали с ним, и как посмели сюда явиться?

— Нет уж, дай я скажу, — встрял Нат. — Из вас всех она одна пошла за камнем, и вот, она его вернула!

Потянув шнурок из-за ворота, он достал камень и показал толпе.

— Она смогла, пока вы тут отсиживались и ждали, что всё решится само. А твой сын — ты не знаешь, что это он заварил кашу? Крутил хвостами, как рыжуха, пытаясь сговориться то с одним нашим вождём, то с другим. Это он рассказал им про камень, из-за него убили её отца, из-за него неясно, что будет с миром, и только она одна пыталась что-то исправить, а вы ещё вините её? Хотите кого-то осуждать, так начните с себя!

Он стоял, злой и обросший, с запавшими щеками, и глаза его горели.

— Если бы твой сын не умер, его стоило бы убить, да я бы сам и убил! Это его вина, всё его вина!.. А мы ещё возились с этой падалью, чтобы вернуть домой, чтобы схоронить по-людски, хотя я так скажу: стоило бросить его там, где издох!

Мать Искальда пятилась от этих жестоких слов, цепляясь за телегу. Упала бы, если бы её не подхватили.

— Хватит, не нужно! — вскричала Хельдиг, отталкивая Ната. — Ей больно, ты её убьёшь!