Чёрный рогач плясал, вставал на дыбы. Его сердила теснота, неволя и голод. Нептица шипела и щёлкала клювом, как будто стучали дощечки быстро-быстро. Второй рогач оглядывался задумчиво и спокойно, порой неторопливо склоняя голову, чтобы подобрать найденный клочок сена, пыльный и тощий.

— Такого быть не может, — сказал человек и зажмурился.

Двуликий заглянул в узкое высокое оконце, и улыбка его упала на лица сидящих, на бок рогача, позолотив его и отчётливо выделив пыль и налипший сор.

Нептица вытянула шею, почти коснувшись мохнатого копыта, и тут же отдёрнула клюв. Рогач захрапел, мотая головой, но ремень не дал ему двинуться вперёд.

— Чушь! Чтоб мертвецы поднимались — ну, я не знаю, сколько выпить нужно, чтобы выдумать такое! Что, там остались запасы браги, и ты нахлебался? Вот скажи честно.

— Ты сам говорил про мёртвых. Говорил, виновата женщина.

— Когда это?

— Когда у тебя был жар.

— А, ну тогда я что угодно мог наплести, нашёл кому верить! Я и половину добычи мог пообещать. Кто же слушает человека...

— Ты и обещал половину. Дал новую клятву.

— Да я...

— Мертвецы ходят. Я тоже видела — другого. Эта людская падаль, Перст, шёл за ним, чтобы отправить в землю.

— Да вы оба не в себе! Эй, Трёхрукий, верни их разум, а то с такими проводниками не будет мне удачи.

— Не насмешничай, не гневи богов! Говори всё, что знаешь.

Человек вскочил, упёр руки в бока.

— Если подшутить вздумали, то кончайте! Плохо выходит. А если правда верите в то, что плетёте, то слушайте: ты — видел девчонку, мором изъеденную и невесть как уцелевшую. Ясно, что после болезни и голодной зимы она не красавица. А ты — видела беднягу, который сбежал от Длани. Эти, говорят, и пытать умеют, и что хочешь. Так я не удивлюсь, если человек выглядел как мертвец...

— Думаешь, я не видела мертвецов? Ты говоришь это мне, людская падаль? Он и был мертвец!

— Ох, да верьте во что хотите, мне-то что! Лишь бы мы сами не стали мертвецами, когда в город сунемся. Тьфу! Знал бы, сам уж как-то перебился. Всё врут, что вы, мол, умеете водить — мимо врагов, у космача под носом, короткими тропами. Идём долго — раз, шума на всё Приозерье и Приречье навели — два, стражи вот-вот найдут — три! Око против нас, Длань против нас, дом Свартина охраняется теперь, как будто золотыми раковинами выложен. И я ещё за это половину награды отдать должен?

— Сядь. Когда придёт Одноглазый, я пойду к Свартину, и никто меня не остановит. Никто, слышишь ты? И ты поможешь мне...

— Помогу? Вы, видать, забыли, кто к кому нанимался! Это вы должны мне помочь и вести себя тихо, чтобы никто не услышал! Дела свои со Свартином в другой раз решите, ясно? Если у меня сорвётся, я...

— Ты, знающий мать!..

Шогол-Ву успел встрять между двумя, готовыми вцепиться друг в друга.

— Тихо, — сказал он. — Шуметь нельзя.

— Давай привяжем эту бабу к столбу! От неё одни беды. Возьмём с собой, она всё перегадит.

— Ты!..

— Нет уж, послушай! У Моста тихо посмотреть не могла, в трактире мы или нет? В окно заглянуть ума не хватило? Нет, надо было в дверь ломиться и ножом махать налево-направо. Перста прикончила у всех на глазах, так ещё и язык длиннее, чем коса Белой девы. Руки чешутся убивать — ну так зайди, молча убей и выйди...

Ащша-Ри зарычала, дёрнулась, но Шогол-Ву обхватил её крепко. Человек поглядел на него, гневно взмахнул руками.

— Ты вот знаешь, она выболтала, кого ищет. Всем дала понять, что мы с ней заодно. И ладно бы после этого перерезала глотки тем, кто лишнее услышал — сбежала просто! Я как за мазями пошёл, этот, чёрный, как раз там был, рану свою обработать хотел. Ну, я успел послушать, мне хватило. Теперь не пятна закрашивать, а рожи заколачивать тебе и мне, а то ведь там уже все знают, каковы мы с лица. И в Заставе знают, будь уверен. Тут бы уж хоть на Сьёрлиг уплыть, а то предупредят мореходов, и всё тогда. Схватят!

— Пусти меня!.. А ты, людская падаль, лучше бойся того, что я перережу глотку тебе!

— Перережешь, ага. К Свартину без меня не попадёшь, так что я тебе нужен. Это вот ты нам не нужна!

Нептица закричала отрывисто, заглушая голоса.

— Хватит, — сказал Шогол-Ву, когда она утихла. — Услышат с дороги.

Он убрал руки. Ашша-Ри встряхнулась, зверем посмотрела на человека, но не тронула. Тот ответил недобрым взглядом, но тоже промолчал.

Нептица принялась вычёсывать крыло. Слышно было лишь шуршание клюва о перья и постукивание копыт рогача.

— И брюхо пустое! — сердито воскликнул человек, опять упирая руки в бока. — Какой день одну воду глотаю. Во, слышите, гремит, как на холме, когда Двуликий плачет! Мне, может, пробраться тихо нужно будет, пересидеть в тёмном углу, а брюхо выдаст!

— Так пойди и добудь еды! А не умеешь, значит, такому и жить не стоит.

— Я вам за что плачу?

— Выходить нельзя, — сказал Шогол-Ву. — Мы хорошо спрятали следы. Дорога близко. Под улыбкой Двуликого заметят.

Человек сжал губы и нехотя вернулся на прежнее место, сел, привалившись к стене.