— Враньё. Так не бывает, — протянул дядя Лёша Смирнов.

— Какое враньё? Век воли не видать! — возразил Крамаров под оглушительный хохот собравшихся на просмотр моих коллег.

«Всё! Кина не будет. Электричество кончилось», — буркнул я про себя, когда появился финальный титр: «Конец». В зале включили свет. Директор киностудии «Ленфильм», товарищ Киселёв, с вопросительным видом обвёл задние ряды, как бы спрашивая: «ну, как вам эта ерунда, сделанная на коленке за один день?». И тут кто-то с самой галёрки гаркнул:

— Включай по второму разу! Что-то как-то пока не понятно!

— Правильно! — поддержали этого товарища техники, которые рядом со мной ржали весь фильм, и часть слов главных героев элементарно не слышали.

— Слушай, Феллини, это что-то с чем-то, — зашептал, пожимая мне руку, мой армейский дружок Генка. — Признаюсь честно, не ожидал.

— Да, Геннадий, кино — это тебе не мелочь по карманам тырить, — хохотнул я и вышел из просмотрового кинозала в коридор, потому что мне всё стало окончательно ясно: «если простые техники мою работу оценили по высшему разряду, значит, короткометражка без сомнений пойдёт в широкие народные массы».

Вдруг следом из дверей кинозала показался директор «Ленфильма» Илья Николаевич Киселёв. Невысокий, полненький, кучерявый 50-летний мужчина, который пять лет отсидел в «Каргопольлаге», глянул на меня как на «неведому зверушку». «Понимаю, я бы тоже сильно удивился, если бы молодой парень без профильного образования за один день снял такую вещицу», — подумалось мне.

— Что же мне с тобой делать, Феллини? — пролепетал он, почесав свой мощный затылок.

— Если можно — выпишите премию, если нет, то дайте «засраку», то есть заслуженного работника культуры, — коротко и внятно ответил я.

— Нет такого звания, как твой «засрака», — проворчал Илья Николаевич. — В субботу вместе поедем в Москву, покажем твою фильму и будем думать дальше, как нам жить?

— Кому покажем?

— Дуньке Распердяевой! Идиот! — психанул директор. — Все фильмы снятые в СССР сдаются в Госкино. Оформим твою «Такнебывайку» как сюжет из киножурнала «Фитиль». Если картину примут для кинопроката, то будет тебе и премия, и гонорары актёрам. Гоп со смыком — это буду я… тьфу, привязалась гадость, — отмахнулся от меня Илья Николаевич и пошёл на второй этаж в свой собственный кабинет, а в просмотровом кинотеатре, где кино запустили по второму разу, вновь раздался весёлый и дружный гогот.

Гулянка по поводу моей дебютной короткометражной ленты на четвёртом этаже главного корпуса «Ленфильма» шла уже второй час. В кабинете съёмочной группы кинокомедии «Зайчик» было душно, тесно, накурено, а алкоголь в виде дешёвого вина и портвейна разливался по кружкам с необычайной щедростью, часто переливаясь за ободок. В углу трещал проигрыватель с маленькой пластинкой фирмы «Мелодия», которую дядя Йося Шурухт привёз из Москвы.

«Выпросил, стоя на коленях», — несколько раз похвастался он, показывая обложку, где был коллективный снимок актёров «Зайчика», ибо песни на виниловых дорожках были именно из этой ещё не снятой картины. На одной её стороне заливался Эдуард Хиль, исполняя «Королеву красоты». Далее шла замечательная и красивая песня «Любовь настала» в исполнении Хиля и Нонны Новосядловой. А на обороте красавица Нонна пела уже сольно легкую и беззаботную вещь «День на двоих», и завершала крохотный музыкальный марафон «Любовь настала» в одном инструментальном исполнении.

— Эта пластиночка скоро будет звучать из каждого открытого окна! — периодически, когда разливался алкоголь, возбуждённо выкрикивал дядя Йося. — Выпросил стоя на коленях!

— Есть к чему стремиться, — подмигивал я собравшемуся народу. — Следующая пластинка должна зазвучать из каждого утюга!

— Товарищи, какая замечательная идея — утюг с динамиками! Давайте за это выпьем! — радовался как ребёнок дядя Йося Шурухт, мысленно подсчитывая будущую прибыль.

Кстати именно он проспонсировал сегодняшнюю творческую пьянку, взяв небольшую сумму на мелкие расходы из бюджета комедии «Зайчик». Мои же карманы в этот прекрасный ленинградский вечер были до невозможности пусты. И я даже хотел было с данного сабантуя аккуратно соскочить. Но, во-первых, в меня мёртвой хваткой вцепился Евгений Леонов, который заявил, что ничего не желает знать и требует отметить удачный режиссёрский дебют «накрытой поляной».

Во-вторых, с другой стороны насели актёры и актрисы из «Рабочего посёлка»: Гурченко, Доронина, Добронравова, Виктор Авдюшко. А когда мою руку сжал Станислав Чекан, сыгравший в 1957 году Ивана Поддубного в фильме «Борец и клоун», то я понял, что деваться некуда: либо проставлюсь, либо вывихнут кисть, либо перестанут уважать. Пришлось «накрывать поляну». Хотя стоило признать, гуляли мы интеллигентно: много пели, рассказывали анекдоты и травили актёрские байки, а танцы начались уже тогда, когда коллеги по киношному ремеслу как следует подогрелись вином и портвейном.

По переулкам бродит лето,

Солнце льется прямо с крыш,

В потоке солнечного света

У киоска ты стоишь, — звучал из колонок оперный баритон Эдуарда Хиля.

— Не ожидала, что ты, кроме того, что боксёр, врун и хвастун, ещё и интересный режиссёр, и автор песенник, — хмыкнула Елена Добронравова, которая в отличие от коллег не бросилась отплясывать под заводной ритм песни.

— К сожалению, на этом мои таланты исчерпываются, — улыбнулся я. — Топориком работать не умею, лобзиком не выпиливаю, на швейной машинке строчить не могу, крестиком не вышиваю.