Осташковское шоссе — ни разу не Ленинградское. Это, впрочем, и из названия сразу ясно. Совсем недалеко от столицы оно превратилось в двухполосную дорогу без отбойников, разделителей и даже разметки, кружившую и нырявшую сквозь деревеньки и поселочки. Почти в каждом населенном пункте попадались отчаянно-богато построенные дома в три и даже четыре этажа, с угрожающего вида заборами и камерами по углам. Через один-два дома, а то и прямо возле их заборов ютились избушки, почти по окна вросшие в палисадники разной степени ухоженности, огороженные давно не крашенным штакетником. Невысокие и реденькие старые заборы когда-то были выкрашены в синий или зеленый. Теперь же их оттенки едва можно было отличить друг от друга. Возле серьезных ворот больших домов стояли суровые иностранные автомобили, чаще черные. У старых заборов почти всегда было пусто. Или догнивали свой век «Москвичи», «Жигули» и даже «Волги», проржавевшие и запыленные настолько, что их оттенки тоже различались с большим трудом. Определенно, город контрастов — не Стамбул.

Пара невнятных поворотов, последний из которых я едва не проскочил, вывели на грунтовку, которая запетляла по редкому перелеску, напомнив о ветреном характере Уяндины-реки. Тахо катил позади меня не таясь. Дорожка выскочила из-за деревьев и через километра полтора уперлась в какой-то коровник. С таким же успехом это мог быть и свинарник, и амбар, я в сельхозпостройках разбирался не сильно. Какое-то, в общем, широкое и длинное полутораэтажное, если такие бывают, здание из серого щербатого кирпича под широкой развесистой двускатной крышей, шифер на которой покрывали не только лишайник и мох, но и кустики с деревцами. На ум тут же пришло подпольное мыловаренное ателье Головина. И не зря.

На косо висящих двустворчатых воротах открылась входная дверь, единственная, кажется, из всего фасада имевшая правильную форму и прямые углы. От этого воспринималась она совершенно неестественно. Изнутри дверь была обита красной кожей, разлинованной стяжками на выпуклые ромбы, как у дорогой мебели, отчего с этим коровником абсолютно не вязалась. Из нее вышел крепкий высокий голубоглазый блондин с курчавыми волосами и рыжей щетиной, уже вот-вот грозившей превратиться в бороду.

— Дмитрий?, — уточнил он, подходя ко мне. Как будто тут день открытых дверей и вокруг очередь из страждущих прорваться в тайный стратегический музей достижений сельского хозяйства. Или с утра, после моего звонка, к нему зачастили всякие Пети и Васи, все как один на Вольво С60. Так, что-то я нервничаю, кажется.

— Да, Кирилл, доброе утро. Прошу прощения, что так рано, но дел — пропасть, — ответил я, пожимая его ладонь, широкую и твердую, как швеллер.

— Хорошо, когда дел много. Плохо, когда они все плохие. Машины покупать — хорошо, так что прошу, будем налаживать Ваш день с самого утра. Мужчина с Вами?, — поинтересовался он, глядя как от Тахо ко мне подходит почти наголо стриженый громила с холодным взглядом серых глаз. Мы с амбалом хором кивнули, и Кирилл распахнул дверь шире, пропуская нас внутрь, предупредив про ступеньки.

Определенно, идея Головина не была уникальной. Ну, или у умных и не сильно открытых людей мысли сходятся. За обтянутой красной кожей толстой железной дверью кончилось Подмосковье и коровники, и начался один из последних «Форсажей». Мы спускались по пролетам металлической лестницы, что вела вниз, метров на пять минимум. Под зданием сверху, оказывается, был целый полигон. Или подземный завод.

Слева направо стояли на идеально гладком бетонном полу яркие блестящие подъемники, на которых висели автомобили, увидеть которые вне Садового кольца удавалось крайне редко, если только на Рублевке или ВИП-парковках аэропортов. Вдали стояли три эвакуатора, с наглухо затянутыми тканью машинами, даже колес не было видно. Чуть поближе, в пространстве, разделенном на квадраты, крупными мужиками в комбинезонах велись какие-то работы, вызвавшие в памяти термин «механосборочные». На больших верстаках стояли двигатели и еще какие-то крупные узлы и агрегаты, над которыми они колдовали целыми группами, по двое-трое. Особенно почему-то запомнился маленький подъемный автокран со стрелой, раскрашенной в забавного жирафика.

Кирилл провел нас направо, мимо стоявших в ряд, видимо, покрасочных камер — оттуда тянуло краской, а из одной как раз выходило два человека в респираторах и заляпанных защитных костюмах с головы до ног. За покраской-сушкой, видимо, был местный цех готовой продукции. В ряду, уходящем от нас, стояло десятка два машин, часть из них также была укутана в светло-серые чехлы без опознавательных знаков. Открытыми оставались пять автомобилей, к которым мы и подошли. Местные гномы явно знали свое дело.

Предводитель подземных рукодельников куда-то нажал, и все пять машин со всех сторон осветились прожекторами, которых до этого и видно не было: хитро вмонтированные в опоры диодные ленты давали свет, очень похожий на яркий дневной. Не на сине-бело-холодный больничный, не на оранжево-теплый ламповый, а именно обычный, которого так сложно бывает добиться даже профессиональным осветителям. И в этом солнечном оазисе стояли по порядку темно-синий Дискавери 4 со светлым кожаным салоном, черный Вольво ХС 90, серебристый Лексус 570 в таком же обвесе, который недавно выковыривали из бедолаги-Вольфганга специалисты на сервисе, черный Тахо на черном же пятилучевом литье и темно-синяя Хонда Риджлайн. Я потер лоб. Кроме Лексуса, купить хотелось все.

Проходя мимо, ловя себя на мысли, что стараюсь не показывать заинтересованности, как турист на восточном базаре, заметил, что все машины были уже на номерах. Причем каждая — на моих, висящих прямо сейчас на бамперах Вольфа! Стало любопытно, и в то же время как-то тревожно. Хотя, если вдуматься, специально обученным людям по одному номеру телефона не составляет проблемы узнать о человеке кучу информации, причем даже такой, которую он сам не помнит или не знает. Грубый век, грубые нравы, но живем мы в нем, больше негде, поэтому принимаем как данность — секретов больше нет. Ну, кроме тех, о которых знает очень ограниченный круг лиц, вроде гостей «Нерея» в памятном круизе, и то в той части, которая не попала в проклятую всемирную паутину. Прав, прав был старина-Марвин из фильма «Рэд»: «Все эти дантисты, спутники, сотовые… Мы все под колпаком!».