— С милицейской машиной тягаться не стану, — улыбается Рихард. — Еще обидятся, если обгоню.

— А смог бы?

— Если поднатужиться — вполне!

Во мне просыпается извечный азарт — любой ценой обойти соперника. Наверно, это гнездится в человеческой натуре с первобытных охотничьих времен, когда вырвавшийся вперед отхватывал лучший кусок мамонта.

— Гони, Рихард! Я отвечаю!..

Водитель прибавляет газу, и скоро мы обгоняем машину ПМГ. Движение на шоссе незначительное, встречных машин мало. Стрелка спидометра переваливает за сто тридцать.

— Рихард, здесь есть боковые дороги?

— Я этот район плохо знаю. Если он учуял погоню, непременно попытается свернуть.

— Думаю, о преследовании он пока не подозревает. А впрочем... Андрей Петрович, смотрите внимательней, нет ли где съезда с основной магистрали?

Рябчун припадает к окну, я тоже до рези в глазах всматриваюсь в осеннюю темень.

— Вот он — ваш гонщик, — неожиданно извещает Рихард. — Жмет на всю катушку!

Внезапно сзади снова слышится звук милицейской сирены. Видно, водитель ПМГ не мог снести оскорбления, нас догоняют.

Звук сирены заставил мотоциклиста оглянуться. Погоня! Он выжал ручку газа до отказа и мгновенно скрылся из глаз.

— Давай, Рихард, жми! — подхлестывает Рябчун. — Уйдет ведь, бродяга!

Минут через десять проскакиваем небольшой сосновый лесок, въезжаем на деревянный мост.

— Стой, Рихард! Кажется, авария!..

Мы выскакиваем из машины и видим — с правой стороны моста перила сломаны. На воде, готовый вот-вот погрузиться, покачивается шлем мотоциклиста.

— Неужели утонул? — встревоженно восклицает Рябчун.

Я вытираю испарину — ну и вечерок! Что это: несчастный случай или самоубийство? Скорее всего второе. Даже если мотоциклист упал в воду случайно, он вполне успел бы выбраться...

Из подъехавшей патрульной машины выходит майор Ершов. Он работает в городском управлении угрозыска, мы с ним знакомы по совместному раскрытию одного преступления.

— Что, Дим Димыч, упустил преступника?Это тебя бог наказал — не будешь перегонять нашу «канарейку», — Подсвечивая фонариком, он внимательно рассматривает следы на мосту. — Так, говоришь, утонул беглец? Всякое бывает, Дим Димыч. Мы тут с тобой оплакиваем безвременно усопшего, а покойничек — вполне возможная вещь — сидит в соседнем лесочке и похохатывает в кулачок... Бойко, Круминь, Лысак! Возьмите фонари и прочешите вон те кусты! Далеко он уйти не мог...

Милиционеры двинулись в указанном направлении. Не прошло и получаса, как на мосту в сопровождении конвоя появился взъерошенный Фонарев.

— Нервишки у мальца не выдержали, — докладывает Лысак. — Сидел бы тихо, может, мы и прошли бы мимо. А он как вскочит, как побежит. Да где ему от Бойко оторваться, когда у того первый разряд.

— Не суйся в волки, коли хвост собачий, — бурчит, ни к кому не обращаясь, Ершов.

Я подхожу к Фонареву. Он сейчас и впрямь похож на побитую собачонку.

— Что ж это вы, Роман Алексеевич? Мы еще вам никакого обвинения не предъявили, а вы уже в бега ударились? Или чувствуете за собой вину?

— Ничего я не чувствую! — огрызается Фонарев. — Просто выехал прогуляться...

— У вас прямо необъяснимая страсть к ночным прогулкам. В субботу, в день преступления, вас видели на Октябрьском мосту, сегодня вы здесь...

Фонарев молчит, глаза полыхают мрачной злобой. Подходит майор Ершов.

— Дим Димыч, ты заметил — он же насквозь сухой. Нарочно мотоцикл утопил, чтобы сбить нас со следа.

17

В тот же вечер мы произвели обыск в квартире Фонарева. Изъяли светлый плащ с замытыми пятнами, похожими на кровь, коричневую кожаную куртку. Искали нож, но его нигде не было.

Многое в этой запутанной истории оставалось мне неясным, и прежде всего — мотив. Вообще-то работникам уголовного розыска не всегда удается доискиваться до истоков преступления — не хватает времени. Это дело следователя, но здесь был особый случай. Я хотел понять, как человек, который учился в одной школе со мной, мог совершить такое... Жаль, что я вовремя не прислушался к мнению моей дорогой родительницы. Когда я передавал ей привет от Фонарева с заверениями в любви и уважении, мать поморщилась: «Был Ромка мелким лгунишкой, таким и остался. Не могла я быть для него любимой учительницей, да и он у меня в фаворитах не числился. Учился средненько, был криклив и забиячлив...» Тогда я не придал словам матери должного значения, а жаль. Тот юнец, что наскакивал на девчонку, тоже был криклив и забиячлив...

Жестокость и лицемерие — откуда они? Ответа на этот вопрос искал я в беседах с людьми из ближайшего окружения Фонарева...

Роме было пять лет, когда он притащил домой хорошенького белого котеночка. «Выкинь сейчас же эту гадость!» — приказала мать Фонарева — Клавдия Семеновна. Мальчик захныкал: «Мам, он красивый и ласковый, пусть у нас живет...» Мать брезгливо, двумя пальцами схватила котенка за шиворот и понесла вон из квартиры. Сын бежал следом, и плакал, и умолял не выбрасывать Пушистика. Женщина открыла дверь, размахнулась и с силой швырнула крохотного котенка на лестницу. Рома хотел выбежать, посмотреть, что с ним, жив ли, но мать не пустила. А через месяц пришла дворничиха и, таинственно приглушив голос, рассказала Клавдии Семеновне, что Ромка вместе с двумя подростками зверски замучил голубя. Клавдия Семеновна выслушала равнодушно, пообещала примерно наказать сына и... забыла. Зато она твердо помнила, что голуби — распространители орнитоза.