– Это не хобби, а способ жизни, вы неправильно сказали, – мягко возразил Валин.

Валин был небольшого роста, полноват, весь какой-то мягкий, округлый, хотя совсем не дряблый. Большие скромные глаза под стеклами очков. Не скажешь, что в этих глазах светится острая мысль, никак не скажешь. Но и тупым его тоже не назовешь. Он как бы придавлен чем-то тяжелым. Как еще живая лягушка, на которую сверху положили большое тяжелое лабораторное стекло. Шевелит лапками, но сдвинуться с места не может.

– Я это знал, – сказал Гектор, – вас сразу выдают косточки на пальцах.

Сколько часов в день вы тренируетесь?

– Четыре. С пяти до семи утра, с трех до четырех дня, с одиннадцати до двенадцати ночи. Я сплю только четыре часа.

– Это больше похоже на религиозный ритуал, чем на тренировку.

– Это и есть ритуал, – ответил Валин.

Сейчас Гектор понял, чего не хватает этому человеку, катастрофически не хватает: чувства юмора. Валин вообще не умел улыбаться. К любой жизненной мелочи, к любому слову или действию он относился с уморительной серьезностью миссионера, приехавшего в незнакомую страну и вежливо выслушивающего ту чушь, кторую несет первый попавшийся на дороге оборванец.

– Так я начинаю рождение, – сказал он, – через два часа и сорок три минуты она будет дышать воздухом.

Шеф щелкнул на кнопке вриска и развернулся виртуальный экран. Он начал говорить – и экран, следя за его словами, визуализировал все, о чем говорилось.

Там, где вриск не мог построить картинку, он пускал световые пятна.

– Представьте себе такую вещь, – говорил шеф, – представьте себе паразитический организм, который использует в своих целях нашу с вами общественную жизнь. Я называю такую штуку муравьиной королевой.

– Мне трудно представить, – сказал Гектор, – хотя я могу вообразить себе паразита, который живет в человеческом желудке, в печени или кровотоке – и в этом нет ничего нового. Но я не понимаю, как можно присосаться к общественной жизни.

– Вот что я имею ввиду. Однажды муравьиная королева встречает человека, – подолжил шеф. – Она его не убивает, не съедает и не внедряется в него, как в фильмах ужасов. Она слегка изменяет его психику. Она внедряет в человека не свою личинку и не свое яйцо, – она внедряет в наш мозг всего лишь некоторую идею-фикс.

– Этого достаточно?

– Идея – это же устройство управления. Внешне человек останется нормальным.

Но теперь это уже не человек, а муравей, – живая машина для выполнения чужих приказов. Потом тело жертвы копируется в нескольких экземплярах. Каждое из тел сохраняет остатки памяти – ровно настолько, чтобы вести себя подобно человеку: есть, пить, одеваться, разговаривать с нормальными людьми и не вызывать подозрений. Эти люди-муравьи недолговечны, они живут всего несколько дней. На самом деле они что-то вроде клонов, скопированные с первого экземпляра. И они сразу же начинают охоту за нормальными людьми. Это единственная их задача.

Когда матка наберет достаточно людей, они начинают строить муравейник.

– Муравейник? – переспросил Валин.

Муравейник – это обыкновенное нормальное человеческое здание, вначале оно будет небольшое, допустим какая-нибудь контора, склад или мастерская.

Люди-муравьи копошатся до тех пор, пока их матка не получит надежное укрытие.

Пока их немного. Но как только муравьиная королева обоснуется глубоко в подвале под этим домом, как только она выроет для себя надежную нору, они начнут привлекать новых людей и муравьиха станет превращать их в новых муравьев. Дом начинает расти, он перестраивается и перестраивается, а работников становится все больше. Все они нормальные люди, каждый с отпечатками пальцев, со своей биографией, со своими документами, со своими индивидуальными привычками. Это совсем не зомби. Просто они работают сообща и уверены, что делают полезное общее дело. Поговорите с каждым – и он объяснит вам, почему и для чего он так старается. Они уверены, что работают по своей воле. Они не знают о существовании муравьихи. Если кто-то расскажет им, они не поверят. Так продолжается много лет. Но со временем они тупеют, все сильнее утрачивают старые привычки, их психика сужается – до одной единственной мысли, в конце концов. Когда они станут совсем тупы, муравьиха их покидает.

– Она уходит? – спросил Гектор.

– Нет. Она размножается.

– Но все равно остается одна вещь, которую не скроешь, – сказал Гектор. – Муравьиный идиотизм. Сообщество идиотов обязательно привлечет внимание.

– Ничего подобного, – возразил Валин. – Если вы спросите мое мнение, я скажу, что наше общество наполовину состоит из идиотов.

– А это самое интересное, – сказал шеф. – Во-первых, эти насекомо-человеки становятся идиотами лишь настолько, чтобы беспрекословно выполнять приказы муравьиной королевы. Во-вторых, они не знают, что служат паразиту, они уверены, что служат своим убеждениям. Убеждения ведь могут быть какими угодно, у нас же свобода. А в-третьих, она часто маскирует муравьиный идиотизм под бюрократический идиотизм. А бюрократический идиотизм – это уже совершенно нормальная вещь для человека. Любой, кто заинтересуется муравейником, встретив бюрократический идиотизм, сразу же потеряет всякий интерес. Он или уйдет, или из него сделают нового рабочего муравья.

– Только так? – спросил Гектор.

– Не только. Иногда это религиозный или любой другой идиотизм. Любые религиозные секты, которые отличаются особенным идиотическим рвением, на самом деле муравейники. Террористические организации и, может быть, военные. Мелкие политические диктатуры. И особенно – крупные. Преступные синдикаты.

Националистические группы. Любые группы, считающие себя лучше остального человечества. Их просто, их совсем просто узнать. Первое: у них всегда есть одна-единственная священная идея, не допускающая никаких сомнений. Каждый сомневающийся – преступник. Муравьиха не допускает сомнений: любой сомневающийся – смертельная угроза для нее. Во-вторых, эта идея всегда воюет с другими идеями, то есть, разные муравьиные королевы сражаются между собой за жизненное пространство. То, что мы воспринимаем, как войны или любые сражения идей… Ключевое слов во всем этом – «смерть». Когда королева уходит, большинство муравьев умирают. Те, что выживут, останутся психическими калеками.