Старец сел и включил экран. Имитации окон потемнели; в комнате стало прохладнее и запахло туманом.

– То, что ты видел, просто видимость или обманка, явленная непосвященному уму. То, что есть на самом деле, человеку видеть не дано. Наши глаза слишком примитивны для этого. Но истину можно видеть внутренним взором.

– И в чем же она?

– То, что ты называешь общественным паразитом, на самом деле созидатель общества. Он дает нам идею. Дарит нам идею. Вкладывает ее в самую глубину наших существ. Без него не было бы человечества. Человек может жить только обществом, а не стадом, как животное. А общество всегда живет идеей. Только идеей. Отбери идею – и общество умрет. Идея это душа, а человеческое общество – тело. Погибнет идея – погибнет общество. Родится новая идея – родятся новые люди. Люди будут бродить, как звери в темноте, не имея идеи. Идея – это свет.

Но потом приходит новая идея и созидает новое общество. Идея – это первый признак, или если угодно, симптом того, что Великое Невидимое с нами. Признак того, что оно приняло нас, а мы приняли его. Это не паразит, а соратник, сообщик, со-деятель. Великое Невидимое позволяет человеку жить на земле, а человек позволяет жить Великому Невидимому. Посмотри на эти цветы. Знаешь ли ты, что это?

На экране двигалось нечто, напоминающее причудливые хризантемы.

– Мои познания в ботанике слишком скудны, – ответил Гектор, – я не знаю этого цветка.

– Это морской анемон. Полу-животное и полу-растение. У него нет ни мозга, ни нервов, и его щупальца страшно ядовиты. И, несмотря на это, он умеет дружить. Он дружит с рыбами и позволяет им прятаться от врагов среди своих ядовитых щупалец. А рыбы, в благодарность, отгоняют тех хищников, которые анемону опасны. Анемон ужалит любую рыбу, кроме той, с которой он дружит.

Анемоны красивы, как огромные цветы, но только потому, что позволяют жить внутри своего тела миллионам мелких разноцветных водорослей – и эти водоросли делают анемон прекрасным. Это символ. Великое Невидимое позволяет людям жить внутри себя, как анемон позволяет жить водорослям, а они, подобно водорослям, расцвечивают его и делают прекрасным. Смысл эволюции – не во взаимном пожирании, как утверждал ваш Дарвин, а во взаимопомощи. Только вместе можно подняться выше. Идея – это бог, и бог – это идея. Великое Невидимое дает нам бога.

Ник стоял среди толпы. Толпа была в основном женской, хотя встречались и мужчины, странные, как инопланетяне. Ник пытался понять кто они, но ему мешало внутренне свечение. Это сбивало и мешало думать, хотя какая-то доля его существа хладнокровно и четко фиксировала и анализировала происходящее, – он раздвоился или даже раздесятирился: один их Ников выстраивал план, точно, как калькулятор, второй руководил первым, третий пытался понять окружающих, четвертый просто хотел спать, пятый чувствовал себя маленьким и испуганным, шестой ругал маленького за страх, седьмой, самый сильный – ненавидел, ненавидел так сильно, что от этой ненависти воздух, казалось, гудел, плавился и дрожал, как воздух над большим костром. Остальные Ники тоже чем-то занимались.

Он пристроился позади двоих мужчин. Один из них держал в руках две большие бутыли с пивом, другой – засунул руку под юбку возбужденной брюнетке. Брюнетка, похоже, была возбуждена не от руки, а от речей, громыхающих с трибуны, и на руку не обращала никакого внимания. Время от времени она начинала аплодировать и подпрыгивать на месте. Второй мужчина поставил бутыль на землю и тоже засунул под юбку освободившуюся руку. Брюнетка не возражала. Эта группка стояла под небольшим круглым кленом, ветви которого были сломанны во многих местах. Такое варварство удивило еще одного Ника, восьмого или девятого, который до сих пор оставался прилежным школьником и членом всяческих обязательных кружков и секций по охране природы.

Постояв немного, он пошел к бетонному домику общественного туалета. Изнутри доносилось пение: «из глубокого колодца видно звезды даже днем!». Пел женский голос, с интонацией революционного марша. Минуту спустя вышла старуха. Ник вошел и закрылся изнутри. Женский. Мужского у них, конечно, нет. Он достал пистолет. Маленький пистолет, почти без рукоятки, безинерционная модель. Ни один из его внутренних Ников не помнил, откуда взялся этот пистолет, ни одних из них не помнил, как и когда это началось, с чего началось и почему могло закончиться только одним способом. В принципе, ничто не мешало ему просто взять и уйти отсюда, выбросить пистолет и забыть обо всем. Или что-то все-таки мешало?

Он подложил под ноги кирпичик и осторожно выглянул в окно. Кажется, никто не смотрит в его сторону. Целиться было неудобно и один из Ников понимал, что попасть можно будет только случайно; остальным же было все равно, остальных несло, как автомобиль несет вниз по крутому обледеневшему склону. Он прицелился и выстрелил, и брызги разбитого стекла ударили в его лицо. Он продолжал стрелять пока не кончилась обойма, а потом выскочил и побежал, сбив в ног несколько женщин, уже ожидавших под дверью.

Ник перемахнул через забор. Забор был высоким, метра два с четвертью, но Ник преодолел преграду мгновенно. Он бежал с жуткой, с невероятной скоростью.

Женщины остались далеко позади. Под его ногами проносился большой двор со спортивной площадкой и полуразрушенным двухэтажным зданием посредине. Ник запрыгнул сквозь выбитое окно и с ужасом увидел, что ошибся. Комната, в которую он попал, была убороной; единственная дверь вела на улицу. Сегодня ему везет с уборными. Он выглянул в окно, но бежать было поздно – женщины приближались со всех сторон. Он затаился и стал прислушиваться.