Говорят, будто для того, чтобы безопасно выйти наружу, на каждого сборщика нужен отряд из четырех стражников. В случае неудачи погибали все. Вот только Шарль один. И каждому было гораздо приятнее работать, чем если бы их сопровождали даже вдвое большие отряды гвардии. Все же не всякий стражник имеет при себе мощный артефакт. Точнее сказать, вообще ни один обычный стражник не владеет хоть каким-либо артефактом.

Как рассказывал сам Шарль, Лунный клинок — это орудие нежити, созданное ею для нежити. Потому он, вампир рожденный еще многие десятки лет назад, обучившийся искусству клинка с мастерством, способным тягаться с великими мечниками древности, был удостоен чести владеть артефактом.

Внезапный шорох заставил неживого резко вынуть меч, или скорее катану, из ножен, и направить в сторону непредвиденного звука.

Чары на клинке были заложены в рунах, исполненных ярко-синими кристаллами, что обеспечивали свечение, несколько более тусклое, нежели цвет их источника. Оно напоминало лунное свечение, исходящее из-под воды. И она, повинуясь воле магии, отдавала свою силу изначально серебристому, как лезвие самого клинка, свету.

По легенде, орудие, что сейчас крепко сжимал в своих руках Шарль, происходит из самой Эпохи Хаоса — времени не столь темного, как нынешнее, но сопоставимого из-за непрекращающихся войн, раздоров и распрей. В то время магия была не так развита, как в Эпоху Порядка, но все равно творила великие вещи. И однажды, в полную Луну, могучий маг Эвандилль — вампир, как и нынешний владелец — восхитился красотой ночного светила и возжелал запечатлеть его в клинке. Известно, что ночью вампиры более активны и могучи, нежели днем, и древний мастер хотел не только создать творение, подобное небесному телу, но и заключить в нем лунный свет, дабы и при палящем Солнце жить на пике собственных возможностей.

Четыре лунных месяца, каждый раз в моменты наивысшего могущества своего и самой Луны, Эвандилль творил, восхищая родичей и коллег. Вот только три первых раза вампиру не удавалось работать с самим светом. Он создал идеальный сосуд, испещрив его такими сильными кристаллами, какие только сумел достать, и даже так, казалось, что ночное светило насмехалось над желанием неживого, вознамерившегося подчинить себе природу небес и свою собственную. Но искреннее стремление своего чада увидел сам Всеотец и явился ему во сне перед четвертым днем работы.

– Возрадуйся, ибо твоя цель близка. Но не выйдет у тебя одного, без помощи ближнего остановить само время. Как запечатлишь ты свет, не остановив его движения? Как соберешь ты лучи, не заставив их замереть?

– Но Всеотец! Стоит раскрыться, довериться, и творение мое украдут, извратят и обернут против нашего рода!

– И потому я одарю тебя, Эвандилль Пьемонт. Пусть отныне ты будешь ведать тайнами самого времени, дабы величие Луны покорилось тебе и роду твоему. Но не обратишь ни ты, ни дети твои, ни их дети до скончания времен, сего могущества во вред бола, детям моим, и воспрепятствуешь злу, что может принести этот клинок. Да будет так! А теперь проснись и твори!

Вампир очнулся от дневного сна в расцвете сил, ощущая, словно весь мир благоволит ему, чувствуя, как свет Луны собирается в его ладонях, а время замирает, позволяя оставить след на многие века вперед. Просветление — так звалось состояние, которое ощутил Эвандилль по воле Обеллоса. Случается, что бола познают аспекты мира и его устройства, неподвластные их магическим силам. Но иногда понимание оказывается столь глубоко, ясно, естественно для его получившего, что сама магия тянется к тому, чтобы облечься в форму, ближе всего соответствующую образу просветления. Так, силы вампира, питаемые Доменом Конца, воплотились в могучие чары времени, что заточили колоссальную мощь Луны в клинке — в шедевре, который династия Пьемонтов хранила тысячи лет. Однако больше всего это орудие ценилось даже не за возможность давать вампирам силу полнолуния и увеличивать их мощь в том числе ночью, а за то, что оно могло распространять зону замирания времени вокруг себя.

Искусству обращения с Лунным клинком было крайне тяжело обучиться. Кто-то говорит, будто один людской маг решил забрать вампирский шедевр себе, дабы познавать с его помощью аспект времени и Домен Конца. Вот только он не справился — и в наказание за свою опрометчивость замер навеки в том же образе, в каком прикоснулся к чарам, в предвкушении силы и могущества повелевать временем.

Шарль сам обучался этому около двадцати лет. Он же объяснял любителям посудачить об остатках магии, что таким артефактом владеет не лучший мечник столицы, а вампир «на подхвате» благодаря связи нежити с Доменом Конца. А без его понимания и ощущения невозможно пользоваться истинными силами Лунного клинка. Пусть магия почти не работала на землях Всеотца с самой Первой Ночи, это не значило, что принципы мироздания изменились. Как с истока бытия из ничего рождался Хаос, принося за собой Начало, сменявшееся установлением Порядка, которому в итоге рано или поздно придет Конец, знаменовавший пустоту до заполнения ее Хаосом, так и поныне сей круг был неизменен. Поэтому, даже не имея средств к познанию магии и ее Доменов, бола могли получать к ним ограниченный доступ — благодаря тем, в ком один Домен преобладал над другим. А так как нежить полна Концом, именно эти создания могли в полной мере раскрывать силу древнего вампирского артефакта. И даже не обязательно, чтобы это были вампиры.

В ту ночь клинок снова служил своему владельцу, а вместе с полнолунным светом Шарль ощущал, будто способен сейчас выйти невредимым даже из боя с виверной.

Впрочем не зря гласит поговорка: «Не кликай Беду, не теряй еду». Звать противника на бой без необходимости глупо и опасно. Будто ощутив желание вампира сражаться, монстры стали выходить из леса, а может просто почуяли запах свежей добычи.

Целых шесть лютоволков. Менее опытные сборщики, заметив их, обронили и серпы, и корзины.

Твари, покрытые коротким, но плотным серым мехом. Сложенные почти как мускулистые люди, но все еще передвигающиеся по обыкновению на четырех конечностях. Тусклые прожилки бледно-фиолетового цвета на коже просвечивали из-под шерсти. Когти этих монстров были не меньше трех сантиметров в длину, толстые, острые, готовые кромсать своих жертв на части и рвать из них органы. Отнятой теплой свежей плотью твари с удовольствием пировали даже на глазах своих жертв. На волчьих мордах угадывались гуманоидные черты, отчего страх перед ними лишь крепчал. А глаза… налитые кровью, они чуть отсвечивали сиренево-голубым цветом, рыскали взглядом по тускло освещенному полю пшеницы и выдавали жажду бойни.