Конечно, после нашего примирения у неё вновь появилась я. Однако стоит признать, что характер у одной некроманси не самый подходящий для подобного рода отношений. Особенно после того, как я вспомнила прошлую жизнь, узнала уготованное для всех нас будущее и поставила себе цель — любыми способами изменить его к лучшему. Встретиться, пообщаться, пообниматься и не только — да, с удовольствием. Но не очень долго. Не потому, что я не желаю продлить этот момент или сестра не желает, даже не по причине ограниченности во времени.

Просто мы обе — сильные и целеустремлённые личности со своим виденьем мира, лучшего будущего и приемлемых методов для его достижения. Это само по себе не плохо, но пока существуют разногласия, любое достаточно длительное взаимодействие приводит к столкновению мировоззрений.

В конце концов, мы выработаем более-менее единую позицию — желательно мою (правда, думаю, Акаме имеет на сей счёт своё мнение) — однако до этого момента сестре сильно не помешают те, кто любит её просто за то, что она есть, и готов принять в любом облике. Кто-то вроде мамы, Рейки и, в несколько меньшей степени, отца. Джин… он, несмотря на свою юношескую влюблённость, слишком политизирован, а оттого зависим от внешнего влияния.

Надеюсь, только пока. Люди ведь не только стареют, они и взрослеют.

Иногда.

* * *

— Скажи, Куроме, — привлекла моё внимание шагающая рядом сестра. — Как ты считаешь, они… родные от нас не отвернутся? Ведь рано или поздно откроется правда о том… кто мы такие.

— Вряд ли, — качнув головой, ощущаю вопросительно-просящий взгляд алых глаз и, мысленно вздохнув, начинаю разворачивать свою мысль:

— Мирные люди обычно побаиваются тех, кто много и часто убивал. Но если общение затягивается и не причиняет дискомфорта, убийства не наглядные, а умозрительные, то об этом быстро забывают. Многие ведь дружат с военными, верно? Конечно, если твоя принадлежность к силам Революции и моя к Империи откроется раньше, чем мы победим, — тут сестра вскинулась, явно собираясь уточнить «мы-Революция» или «мы-Империя», но я поспешила её успокоить:

— Остановимся на том, что Онест и большая часть аристократии враги и мне и тебе. Так вот: если правда откроется до прекрасного момента победы и примирения, то неизбежно возникнут конфликты на идеологической почве. Да и к нашему с тобой общению появятся вопросы.

Девушка коротко кивнула. Тут она со мной была абсолютно согласна. И вероятность подобного исхода её беспокоила.

— Но если отбросить возможные риски слива информации и сосредоточится на внутрисемейных отношениях, то… — тяну задумчиво, — думаю, Рейка и мама не отвернутся от нас в любом случае, — в жесте поддержки взяв разволновавшуюся спутницу за руку, заявляю твердо. — Хотя Рейка — ладно, она маленькая. Но мама… удивительно, что она сохранила такие сильные чувства после стольких лет, но, несмотря на некоторую настороженность, которую ты, вероятно, заметила, она скорее умрёт сама, чем прямо или косвенно нанесёт вред мне или тебе.

Да-а… уж о ком, о ком, а о Кае я могу говорить с полной уверенностью! Сомневаться в её материнской любви? Не после реакции на нашу самую первую встречу, когда я предстала, прямо скажем, не в самом лучшем ракурсе — и всё равно оказалась принятой готовой к любому исходу женщиной.

Мне, честно говоря, до сих пор немного стыдно за свои холодноватые чувства к родительнице. За выдерживаемую дистанцию. То есть я отношусь к ней хорошо, но на фоне ответного потока материнского тепла, пусть и с примесью толики опаски, из-за которой она сдерживала его демонстрацию, а также хорошей порции вины... эх. Да. На контрасте я выгляжу, прямо скажем, блёкло. Чего уж — в отличие от старшей сестры, я до сих пор во многом воспринимаю новообретённых родных, как потенциальную точку давления, которую нужно прикрыть (или использовать для непрямого влияния на Акаме), но чтобы беззаветно любить и поставить на кон свои планы… нет.

Имеющейся привязанности для этого недостаточно.

— Отец более конфликтный и потому может наговорить… всякого, — продолжила я после краткого мига, потраченного на размышления. — Хотя на самом деле не думает про совсем уж… просто… характер такой колючий. И другим уже не станет: возраст, сама понимаешь. Ну, а приёмыш вообще фанат Революции. Если у кого и возникнут с ним проблемы, то это у «кровавой псины режима» в моём лице. В тебя он вообще, кажется, влюбился.

— Спасибо, — благодарно кивнула сестра на мой ответ и поддержку. — И не нужно плохо думать про Джина.

— Ревновать, ты хотела сказать? Я и не собиралась. Всё равно ему не на что надеяться, — игриво ущипнув Акаме за попу, улыбнулась я.

— Я тоже тебя люблю, Куроме, — ответила моя мнительная красавица, с души которой, судя по эмпатии, свалился тяжёлый камень, отчего на сердце стало на редкость хорошо и светло.

Стоит признать, я до последнего сомневалась, нужно ли знакомить старшую сестру с семьёй, оставленной нами в раннем возрасте и найденной спустя десятилетие. Сомневалась, будет ли такое знакомство нужным и приятным для шестнадцатилетней бывшей имперской убийцы и нынешней революционерки, которая давно позабыла детство и теперь живёт своими революционными интересами.

Теперь уверена: стоило. Особенно из-за этих самых интересов. Пламенным борцам за всё хорошее полезно почаще оглядываться и прикидывать: а как их очередная акция против всего плохого скажется на конкретных, слабых, уязвимых, таких обычных и при этом драгоценных людях?

— Как ты смотришь на романтическую воздушную прогулку над облаками? — игриво спросила я у сестры.

— На твоей птице? — блеснули глаза любившей быстрые полёты Акаме.

— Можно и на ней, — едва заметно пожимаю плечами. — Но я вообще-то хотела предложить отправиться на небесном скате. Ну, неспешный полёт над заснеженными равнинами, столик под открытым небом, неярко горящая керосиновая лампа, горячий глинтвейн, — начала я, подпустив в голос грудных ноток. — Мы с тобой, сидящие в обнимку и созерцающие ночные красоты… Романтика! А потом можно отправиться внутрь вагончика. Там тепло и есть несколько мягких лежаков, которые так легко сдвинуть и превратить в большую кровать. Ну так как? — бросив хитрый взгляд на девушку, поинтересовалась я.