Обычно наряд по кухне считался делом двусмысленным. С одной стороны непрестижно — «бабское дело». С другой стороны, отпадали формальности вроде утреннего осмотра, построений, разводов… а, впрочем, это не главное. Главное, в таком наряде при известных смекалке и ловкости рук всегда можно было несанкционированно пожрать. Этот плюс нивелировался в тех местах, где готовили похабно, но у нас-то случай не тот! Так что плюс самый весомый. Правда, встать надо было пораньше, до основного подъема — да только для меня это не проблема. И вообще, я воспрянул, увидев в этом возможность за неспешной, рутинной монотонной работой поразмыслить о своем.

У меня в принципе есть свойство внутреннего будильника. Если есть задача проснуться в шесть утра — можно быть уверенным, что открою глаза где-нибудь без десяти шесть. И в этот раз будильник меня не подвел. С Зинкевичем заранее договорился, что встану, умоюсь, и сразу на кухню. Завтракал кухонный наряд на месте — вот тут-то и открывалось окно возможностей.

Ну и тут придется сказать, что работа у нашей поварихи была не из легких. Завтрак, обед и ужин примерно на восемьдесят рыл! Это серьезно. Зачастую в столовой питались и офицеры, и прапорщики, во всяком случае, находящиеся на дежурстве, да и гражданским во время авралов надо было где-то поесть… И приходить в столовку надо было ни свет ни заря, и закрываться чуть ли не затемно. Так что усушку и утряску продуктов в свою пользу Светлана, должно быть, расценивала как морально законный бонус к зарплате.

Когда я приблизился к столовой, то свет в окнах уже горел, из трубы вился дымок, а от продовольственного склада спешил Унгуряну, таща на спине мешок с крупой.

Стало быть, надо сразу включаться в дело!

Я шагнул в столовую, прошел в кухонное отделение, увидел шеренги банок с тушенкой на столе…

Ага! Сегодня, стало быть, на завтрак предстоит потреблять тушенку. Не самый лучший вариант. Но ничего, пойдет.

— Эй, добрый молодец! — звонкий женский голос сзади.

Я резко повернулся и увидел упитанную, мягко говоря, круглолицую молодую женщину. Глазки-щелочки, толстые губы. Из этих амбразур она смотрела на меня с каким-то странным интересом.

— Тебя сегодня в наряд по кухне?.. — спросила она.

— Так точно. Брошен на усиление, — я постарался выразиться сухо и корректно.

— А-а… — протянула она по-прежнему с непонятным мне загадочным выражением. — Как зовут?

— Борис.

Она вновь хмыкнула с подтекстом.

Скрытые смыслы мне надоели:

— Что-то не так?

— Да почему? — она пожала плечами. — Нормально… Один вопрос только меня разбирает.

— Ко мне вопрос?

— К тебе.

— Ну, если разбирает — надо спрашивать.

— А ты не обидишься?

Я не успел ответить, потому что в помещение ввалился Унгуряну.

— Свьета, — сказал он плачевным голосом, — я грьечку принес, туда поставил…

— А, хорошо, хорошо! Давай, переодевайся. Ты, Борис, тоже. Амуницию свою долой, сапоги сыми. Белая куртка, белая шапка. Тапочки. Вон там возьмешь, в кандейке.

— Понял. Так что там за вопрос?

— А ты не обидишься?..

— Не имею такой привычки. А на женщин и вовсе обижаться грех.

— Ты смотри-ка!.. Это почему?

— Долго объяснять. Что с вопросом-то?

— Ну, гляди, я за язык не тянула! Это… это ты Гельку в лаборатории чебурахнул? Длинный, говорят, такой, симпатичный. Это кто ж такой у нас?

— Не длинный, а высокий. А симпатичный — все верно. Согласен.

Она так и закатилась смехом:

— Ну ты за словом в карман не лезешь!.. Так это ты был?!

— Есть на белом свете вещи, которые касаются только близких людей, — произнес я с сугубым достоинством.

Тут Света чуть не лопнула от смеха:

— Ну точно ты! Молодец!..

— Почему молодец?

— Потому что нашел тропинку. Она-то Гелька, ведь такая фифа, к ней не подойди! Нос дерет выше неба. А ты смотри-ка: раз-раз — и на матрас!

Все это у нее летело с языка с деревенским простодушием.

Я как-то отшутился, а сам подумал, что и вправду, войсковая часть что деревня — никто и ничто не скроется… Как узнали?! Кто пошел трясти языком?.. Теперь уж, поди, и не доберешься до правды! Ну да ладно, посмеялись и будет, пора действовать.

И я облачился в белые куртку и шапочку — умеренно чистые. Снял сапоги, надел шлепанцы. И понеслось!

Зря я подумал, что буду в наряде дело делать, а сам рассуждать. Куда там! Какие рассуждения!.. Я носился как заведенный. Мыть гречку! Открывать тушенку консервным ножом! Считать тарелки! Считать кружки! Накрывать на столы!..

Едва мы с Унгуряну позавтракали, как понадобилось мыть посуду, готовиться к обеду… И все помчалось по новой.

Как ни странно, утих этот ритм тогда, когда понадобилось обрабатывать на ужин картошку. Она у нас имелась в нескольких видах: и свежая в хранилище, и консервированная и сушеная, и Света по каким-то своим соображениям варьировала эти виды. Сейчас она избрала самую хлопотную готовку: из свежего картофеля. Который надо было мыть и чистить. Вот механическое однообразие этой работы как нельзя лучше подходило для усиленного мыслительного процесса. Картошки я на своем веку перечистил достаточно и заработал ловко, почти не хуже Унгуряну, который в этой сере был ас. За что и удостоился похвалы Светы: