— Да без проблем, коллега. Можно тебя так называть? Я же к вашему главному на прием пойду. Кто знает, что он там мне предложит…

— А ты, Александр Александрович, если что, не отказывайся… Такие предложения раз в жизни делаются. И сдай портсигар. Это вещественное доказательство.

— Да легко. Я все равно не курю. Слушай… А к Алёне зачем ты клеился и к Асе? Получается, дурил девок? — цокнул я языком. — Нехорошо вышло.

— Берегите их. Хорошие они девушки, — неожиданно проговорил Виталий.

— Что есть, то есть… А Трубецкой где? Нашли?

Тот сдвинул брови.

— Нет, но найдем.

— Купер?

— Его роль во всем этом без показаний Трубецкого недоказуема. МВД его просто по-тихому отправило на пенсию.

— Так. А если я Трубецкого найду? Вы Купера прижмете?

— Вот тогда и поговорим.

— Слушай, Виталий… — я придвинулся на краешек кровати, забыв, что от головокружения могу и свалиться, — А прокуратуру вы не проверяли? Ведь не зря же материал по сгоревшему, еще и без пальца, за несчастный случай хотели выдать. Даже вопросы эксперту соответствующие не поставили по группе крови. Я попросил Тамару Ильиничну — и она только тогда провела исследования. Не странно ли?

Виталий окинул меня взглядом. Нет, он за меня не не беспокоился, но будто хотел заглянуть куда-то внутрь, под оболочку.

— Мы все проверим, Александр Александрович, не беспокойся. Сам понимаешь, что не все следователи прокуратуры семь пядей во лбу. Бывают и ошибаются… — он помолчал, подумал, а потом добавил. — А ты точно простой кинолог?

— Ну вы же наверняка уже всю подноготную на меня уже знаете, — усмехнулся я. — Кинолог я, точнее не бывает. Сотрудник советской милиции. С детства мечтал носить погоны… А труп сгоревшего идентифицировали? — не отставал я.

— Это один из приятелей Пистонова — Алексей Ильич Огородников. В Зарыбинске известен, как художник Ильич.

— Я так и думал, — вздохнул я. — Жалко его, неплохой был мужик.

— Фальшивомонетничество, подделка документов, — хмыкнул КГБ-шник.

— Все мы не без греха, Виталий Владимирович…

Провалялся я в больничке больше недели. Хотя просился на волю уже на следующий день своего там пребывания. Не люблю зазря тушку пролеживать и бездельничать. Но врачи оказались строгие и щепетильные. Возможно, они мне внимания уделяли даже и больше, чем обычным пациентам, как особому больному. По всем местным газетам раструбили о том, как молодой кинолог обезвредил опасного преступника. Можно сказать, мы с Мухтаром — теперь местная знаменитость. Его фотка как-то тоже просочилась в газеты, та, которую еще Ася сделала, при нашем первом интервью.

Родители, естественно, прознали о случившемся, прочитали в газете — и прилетели в Зарыбинск на всех парах.

Мать охала и пыталась скормить мне банку домашнего куриного бульона, будто я не с сотрясом лежу, а тяжелораненый с передовой. Отец смущенно хмыкал, жевал губы, а потом выдавил:

— Ну ты это… сын… ты молодец.

Видно, что слова похвалы давались ему тяжело. Не привык он никого хвалить, а сына тем более, не заслуживал он ещё никогда отцовской похвалы. Не соответствовал его критериям правильного отпрыска, настоящего мужика. Стоящего, в общем. А теперь папаша, видимо себя за это корил, что не разглядел, не увидел, не поддержал. А сынок во каким стал… Вина отцов — они меряют детей по себе. Не стоит этого делать, у каждого свой путь. Хотя я тоже не думал, что мой путь в погонах пойдет…

Когда меня выписали, Ася и Эдик забрали меня на машине. Обращались со мной, как с ребенком или калекой.

— Удобно ли сел?

— Голова не болит?

— Что хочешь покушать после голодных больничных харчей?

Я уже хотел было на них прикрикнуть, мол, не лялька, сам с усам, но сдержался. Ведь заботятся, переживают. И им приятно, и мне забавно, что они так бегают.

Больничный у меня в связи с переломом правого предплечья еще был. Но на работу я все равно ходил, пусть и в режиме свободного посещения, поглядывая на всех — ну как вы, негры? Солнце еще высоко… Наведывался туда каждый день. Ведь там у меня Мухтар и Маша…

Мария Антиповна на меня по первости дулась. Не могла забыть поцелуи в щеку от Аси тогда, в палате. Но потом растаяла. Буквально во второй мой приход на работу, когда я наведался выгулять Мухтара.

— Саша, как же я соскучилась, — прошептала она мне на ухо, когда мы были одни в кабинете, и даже гипс нам не помешал.

Честно говоря, я тоже по ней скучал. Да я по всем скучал, и по Баночкину, и по Гужевому, хоть тот на меня и обижался до сих пор. Даже по следователю Голенищеву. Последний вплотную приударил за Аглаей. В отделе поговаривали, что, возможно, и свадьба будет. Ну не знаю… надо Авдея Денисовича как-то поспрашивать об этом, совет дать. Я его знаю — будет мять сиськи до ишачьей пасхи.

Кулебякина снова быстренько приказом ввели в штат и поставили на прежнее место. К нему вернулась жена. Он поделился, что даже, для порядку, пускать ее не хотел — мол, обещала и в горе, и в радости, а тут как должностюшку получил, так прилетела стрекоза, хотя лето красное пропела.

Вроде, у них все наладилось, он даже на работу как-то пришел с засосом на шее, хоть и прятал его старательно под ворот форменной рубашки и смущался как школьник, а я заметил.

Жил я пока по-прежнему у Аси. Та ни в какую не хотела меня отпускать в общагу, под предлогом того, что я немощный однорукий больной, и за мной уход нужен. Сама она целыми днями пропадала на работе, но надо отдать должное, я всегда был накормлен, выстиран и выглажен. Стирать и полоскать в общаге белье в тазике одной рукой в общем санузле — та еще работенка, потому я с ней не спорил и возвращаться в свою комнату пока не торопился, лишь переживал за свою кровать — как бы Нурик с Василиной не изломали ее. Ну ничего, новую, если что, сами и поставят, как-никак Василина — комендант и в загашнике должна иметь не поломанные кровати.