Если «ещё не вечер», ходим «на вернисаж» (кто трезвый), вспоминаем бывшие гонорары… А так – бегаем по Акапулько в тапках – «наалэй байт», будто в Юрмале, – ай-яй-яй! Причём вопрос с тапками у нас решается двояковыпукло (если физически рассуждать): если мы тапки несём (в зубах), то мы мопсы-пуделя, а если сами в тапках (а кто первый встал – того и тапки!), то мы – хомячки (естественно!). Научились также не делать важных вещей «на потом», хотя такой образ жизни включает употребление алкоголя и курение.

Но, конечно, масштабы творчества уже не те, что были. Если раньше мы упирались только в потолок (кто понимал это), то теперь – в плинтус (это понимают теперь все из нас)…

Но главное теперь у нас (и для нас) – это акцент. И обволакивающий тембр голоса, плюс аристократические холодные манеры (а чего с «оленями» цацкаться?). То есть мы работаем над тем, чтобы наш акцент был безупречен в восприятии и свежести…

Ну а вам, господа (так и хочется назвать вас товарищами – бывшими благодарными и отзывчивыми советскими слушателями, каковыми вы были в массе в те совковые благостные для нас времена на концертах), остаётся только покаяться и извиниться (как уже было сказано), чтобы всё изменить (как преподнесла эту идею-мысль наша средняя прелестница из всей череды «императриц» – мать-муазель Лайма). И слёзно попросить нас, как в той русской народной песне поётся:

И мы обязательно откликнемся (за хорошие-то деньжищи!), да со знатным иностранным акцентом откликнемся, который мы пуще прежнего нагуляем в заграницах и который вам так люб и дорог с советских времён давнишних:

Запоём мы «куманьками», отставив на время запой.

Вам от такого исполнения прям в присядку захочется заплясать…

Короче говоря, открывай, кума, ворота, нам по нашей звёздности нужен ихес и нахес, а мы уже начинаем свой отложенный было концерт и поём хором:

Соскучились мы, поблювать-блювать-блювать нам у вас хочется…

Это был какой-то кошмар! Я просто кипел от возмущения…

Судите сами: среди бела дня, возле престижной больницы, на глазах у всех какой-то молодой человек пинал лежащего на тротуаре старика, одетого в строгий дорогой смокинг.

Этот изверг так азартно орудовал ногами, что с него самого только перхоть сыпалась.

– Эй! Вы что делаете?! – не выдержал я.

Не удостоив меня взглядом, паренёк между тем прекратил пинать старика и начал снимать с него модельные туфли.

– Хорошие ещё, – буркнул он себе под нос. – Некоцаные.

Потом он брезгливо скинул с себя тапочки, похожие на больничные, и неторопливо надел жёлтые туфли старика.

После этого юнец снова принялся пинать несчастного.

– За что вы его так? – холодея, проговорил я, буквально чувствуя на себе удары модных туфель (носок выполнен «гробиком»).

– За дело! – косо глянув на меня, процедил раскрасневшийся парниша. – Я женщину хотел. А он не мог. Старый хрен негативный! Бацилла!

– Перестаньте! Его срочно надо отнести в больницу, – закричал я, видя, что молодчик раздухарился ещё больше.

– Да я этого стрёмного только что оттуда вынес, – отреагировал ухарь. – Ты мне батон ложкой не кроши…

О! Совсем забыл, – оживлённо проговорил он, перестал пинать старика и, быстренько нагнувшись, сдёрнул с его руки громадную золотую цепочку.

– Как?.. Зачем?.. – пробормотал я, чувствуя, что говорю не совсем то, что надо говорить в подобном положении. – Зачем вы его вынесли?

– А я его купил! – шмыгнув носом, твёрдо сказал этот… не знаю, как уже его и назвать… тип, надевая на палец печатку старика, резанувшую мне глаза зеленью изумруда. – Мне его не давали, потому что я сразу заявил, что с ним сделаю, поэтому пришлось покупать… А пинаю я его чисто за то, что… я повторяю, – он привычно сделал пальцами корявые «рога», – за то, что я хотел женщину, а этот набитый йогуртом и бужениной мешок не мог! Ты понял?!