Для чего, собственно, я живу? Бог для меня значит всё меньше и меньше. Жить ради продления рода, ради потомства – я даже начинаю думать, что в этом истина. Может быть, развлечения, восполняющие несовершенство окружающего мира, помогут рассеять эту грусть. Но как избавиться от чувства опустошённости? Жить ради продления рода – как печально звучат эти слова.

Крайняя точка – смерть? Но мне кажется, что пока ещё всё образуется. Кажется даже, что я не умру. Трусость. Малодушие. Я не хочу умирать, не имея никаких оснований не хотеть умирать. Обуза семьи – эта гиря ещё больше увеличивает трусость. Просто не знаю, сколько раз писал я в своём дневнике слово «смерть».

А дневник я тоже недавно перестал вести. Все мои дневники за прошлые годы – сплошная ложь. Если дневник служит для того, чтобы его потом было интересно читать, такой дневник не нужен.

Можно ли называть дневником писание, когда недостойные внимания мелочи представляют как нечто грандиозное? Просто не знаю, что делать. Вот я и живу со своей постоянной горькой усмешкой. Так я состарюсь и когда-нибудь умру. Но пока я не умер, наверное, меня будут посещать и другие мысли, чем сейчас. Рано или поздно мной овладеет печаль «забвения».

Как длинно я пишу о всяких глупостях! Но меня действительно всё время посещают такие мысли. Боюсь, что, перечитав, не захочу посылать тебе это письмо, поэтому отправлю не читая.

28 июня 1912 года, Табата

Спасибо за газеты, которые ты мне прислал. Теперь я смогу несколько дней наслаждаться чтением твоего рассказа о том, как ты ездил на родину.

Я читаю запоем. Закончив дела, по полдня читаю неотрывно. Думаю, в июле наступит покой.

Двадцать шестого вечером ходил в Opera [57] . В тот день давали «The Quaker girl» [58] Таннера. Постановки меняются каждый раз – двадцать девятого дают «Musume» [59] , о которой столько говорят. Среди зрителей было много иностранцев. Даже в третьем ярусе сидели две семьи, а как много их было в box [60] и orchestra stall [61] , и говорить нечего.

Я был вместе с Фудзиокой-куном. Вещь несколько вульгарнее, чем я предполагал, к тому же я понимал далеко не все. Опера была очень смешная. Женщина, по виду американка, сидевшая сзади меня, смеялась так, что я боялся, как бы с её головы не слетела огромная соломенная шляпа с жёлтыми розами. Даже её представительный муж с розовым галстуком всё время насмешливо хмыкал. Неприятно было лишь то, что японцы, сидевшие в третьем и четвёртом ярусах на upper circle и gallery [62] , знали, что, если долго аплодировать, артисты обязательно будут по многу раз петь на бис, вот они и аплодировали долго и неистово.

Выйдя наконец из ярко освещённого подъезда на улицу, мы увидели женщину в пальто из бледно-голубого атласа, на котором, на китайский манер, были вышиты облака, дракон и жираф. Из-под пальто выглядывала длинная светло-серая юбка, тоже очень красивая. Она шла к автомобилю с пожилой женщиной, одетой скромнее. Они разговаривали, кажется, по-английски. Встреча с этой женщиной позволила мне ощутить вкус Запада гораздо сильнее, чем Opera.

Двадцать четвёртого или двадцать третьего ходил в колледж. Там в одной из аудиторий сдавали экзамены в сельскохозяйственный университет в Саппоро. Увидев вопросы по математике, вывешенные на кирпичной стене коридора, я убедился, что они довольно лёгкие. В общежитии ещё остались Судзуки, Яги, Курода и Нэмото. Фудзиока живёт отдельно в западном корпусе. Он похож на anachorite [63] .

Рю

15 июля 1912 года, Синдзюку

Прости, что долго не писал.

Недавно ходил в колледж, чтобы узнать о результатах экзаменов. Хотел пойти вчера утром вместе с Исидой, Оэ и кем-нибудь ещё, но собрался лишь к вечеру на следующий день. Ко всему ещё и жара стояла несусветная. Белёсое небо пылало, как расплавленный асфальт. Обуреваемый таким же жарким чувством, я решил сходить к тебе, чтобы всё рассказать, но Исида-кун воспротивился этому, сказав, что среди множества людей, которым мы должны рассказать обо всем, значишься и ты, а беспокоить тебя дважды ни к чему. (…)

Ничего не делаю из того, о чем мечтал до каникул. Не так много читаю. Нет никакого желания поехать куда-нибудь. Целыми днями только и делаю, что слушаю, как шумит дождь за окном. Ко мне редко заходят. Я тоже редко выхожу из дому. Не хочется говорить о том, что у меня с желудком не всё ладно, правда, кроме этого, ничего плохого не происходит. Из куска материи я сшил два мешка, наподобие мешков для чая, приделал к ним тесёмки, надел на ноги и завязал под коленями. Так, защитившись от москитов, я могу спокойно читать, дремать. (…)