В Токио я приехал поздно вечером. Выпил на Гиндзе нечто напоминающее кофе.

С тех пор я безвылазно сижу дома. К телефону не подхожу. (…)

Всё это время никому, конечно, не писал. Не писал даже сэнсэю. Даже тебе не писал. Как ты понимаешь, я не собираюсь подслащивать пилюлю.

Получил твою открытку. Я надеялся, что ты вот-вот приедешь, и не спешил с ответом.

Ты не приехал, но зато приехал Нисикава. Мы развлекались с ним с девяти утра до девяти вечера. Он мне целую лекцию прочёл по орфоэпии. Потом мы от души позлословили.

Тринадцатого решил не держать экзамены. Да если бы и захотел, не смог бы, так как не прочёл ни листка notes [146] . Всё время потратил на чтение лирики Херрика. (…)

Занятия начнутся, по-моему, двенадцатого. Ты можешь подумать, что двенадцатое ещё не наступило, на самом же деле пишу я тебе утром двенадцатого.

На этом заканчиваю, письмо и так слишком длинное. Этим письмом я добиваюсь твоего прощения за то, что в Новом году не написал тебе ни слова. Хотя я и понимаю, что молчать целую неделю – значит не выполнить своего товарищеского долга, у меня, веришь, не было ни времени, ни сил взяться за перо.

Надеюсь, в самое ближайшее время либо я к тебе приду, либо ты придёшь ко мне.

Твой школьный брат Рю

21 января 1914 года, Синдзюку

Мне кажется, добро и зло не взаимоисключающие, а, наоборот, взаимосвязанные явления. Это объясняется предрасположением и образованием. Это объясняется также слабыми умственными способностями, не позволяющими мыслить логически.

Вместе с тем два этих противоречащих друг другу явления для меня одинаково притягательны. Мне кажется, только любя добро, можно полюбить и зло. Когда я читал стихи Бодлера, больше всего мне понравилось в них не восхваление зла, а жажда добра [147] . Мне кажется, добро и зло нужно рассматривать в единстве (может быть, я слишком скромничаю, говоря «мне кажется»).

Добро и зло – имена двух людей, родом из одних и тех же мест. И назвали их по-разному только потому, что не знают, что они земляки.

Слово логос обычно употребляют в весьма торжественных случаях. Но логос существует в недрах вселенной, логос существует в недрах человечества. Следуя великому логосу, движутся небесные тела, следуя малому логосу, движутся люди. Тот, кто не следует логосу, погибает. Действие, не следующее логосу, нужно назвать злом.

Логос – не чувство, не интеллект, не воля, а нечто представляющее собой высшую мудрость. Так называемое зло делает мелкими действия, следующие логосу. Становится чем-то расплывчатым, уходящим от практики. Становится некоей общей идеей. Иногда у меня возникает ощущение, будто кровь в моих жилах циркулирует в такт движению звёзд. Подобное чувство должны испытывать люди, начавшие заниматься астрологией.

Не касаться этого нельзя. Буду я писать об этом или нет, но не касаться этого нельзя.

Только в связи с этим искусство впервые приобретает смысл. Я вспомнил твои слова: «Самое высшее искусство – это то, которое заставляет почувствовать Wissen [148] » – и понял, как далеко ты ушёл от меня вперёд.

Требовать веры в бога не нужно. Именно отождествление веры с жалким образом бога вызывает споры о его существовании. Если я во что и верю, то в искусство. Экзальтация, испытываемая теми, кто верит в бога, думаю, нисколько не уступает экзальтации, даруемой любой другой верой.

Счастлив тот, кто подобно мастеру, воплощающему в жизнь свой новый замысел, посвятил себя искусству.

Кое-кто говорит о самоутверждении, причём самоутверждении без особых усилий. А я вижу себя стремящимся к самоутверждению путём неустанного воплощения в жизнь всё новых и новых замыслов.

Нет никакого удовольствия оглядываться на себя, мечтателя. Хочется даже зажмуриться. Но другого пути нет. Можно ли наливать в бочку сакэ, предварительно не проверив, порожняя она или нет? Но заниматься этим и неприятно, и грустно.

Когда смотришь на мир, утверждая себя как нечто неприятное, не можешь не испытывать отвращение и подавленность, хоть и небольшую, но всё же подавленность.

Мне грустно.

Сегодня мне кажется, что в годы нашей учёбы в первом колледже ты тоже бывал грустен.

Я не хочу сказать, что ты был тогда таким же, как я сейчас. Просто я не понимал того, что ты говорил. Никогда не понимал.

Я стал одним из участников журнала «Синситё». И не потому, что жажду печататься именно сейчас, а потому, что мне будет это полезно для подготовки к тому, чтобы печататься в будущем. Я думаю, это верно, что человек и его самовыражение – нерасторжимое целое. Мне не хочется иметь скрипку с оборванными струнами. Я стремлюсь связать их.