– Это на Рождество, – объяснил он. И, не давая мне времени насладиться предвкушением радости, принялся разворачивать сверток, словно подарок предназначался ему. Вуаля – передо мной возникла видеокассета с третьим фильмом Элвиса Пресли “Тюремный рок”, о котором отец столько рассказывал.

У каждого из нас есть первые четкие воспоминания. Обычно мозг облегчает себе задачу, выбирает события, имеющие определенное историческое значение, – роется в собственных архивах, выбирая главным образом драмы: проигрыш в финале чемпионата мира по футболу, убийство судьи, расследовавшего преступления мафии, природную катастрофу. Не моя вина в том, что память столь легкомысленна и напыщенна. Сколько бы я ни просеивал свою жизнь, мне не удается обнаружить в ней что-нибудь более далекое и печальное, чем смерть Элвиса. Мы ехали в машине, возвращались с отдыха, когда об этом объявили по радио. Помню, отец не сдержался и выругался. Молча, со скорбью сраженного горем поклонника, которому не терпится увековечить своего идола (за несколько часов до этого обнаруженного мертвым в собственной ванной), он вставил в магнитофон подборку лучших песен Элвиса, у которого в тот день появился очередной, неожиданный, юный фанат.

– Может, посмотрим быстренько и завалимся спать? – виновато предложил отец.

Я согласился с таким энтузиазмом, что чуть не закричал.

– Да, но только и об этом старушке молчок. Сейчас мы его посмотрим, потом я заверну кассету обратно, а когда ты получишь ее на Рождество, притворись удивленным. Лады?

Во второй раз за эти бесконечные сутки отец нарушал навязанные мамой правила. Если утром он помог мне прогулять школу, теперь помогал справляться с бессонницей. Не отправить меня в постель было нарушением свода правил, который установила она. То, что при этом мы до срока развернули подарок, и то, что недавно был куплен новенький видеомагнитофон – причина страшнейшего семейного скандала за последнее время, – делало нарушение неписаных законов еще ужаснее. Когда он поклялся ей, что взял видик по отпускной цене, она, как обычно, ответила: “Выгодные покупки тоже стоят денег”.

План состоял в том, чтобы быстренько посмотреть фильм и завалиться спать, но поскольку мы то и дело останавливали или замедляли видео, обмениваясь восторженными комментариями, протусили мы до рассвета. Раз шесть пересмотрели сцену, в которой одетый в тюремную робу Элвис поет Jailhouse Rock.

Вообще-то я должен был ликовать: я сидел вместе с папой на диване, под одним пледом, наслаждаясь тем, что он пребывал в добром здравии. Словом, мне полагалось веселиться, радоваться тому, что я получил совершенно незаслуженно. Смаковать кадр за кадром историю освобождения, сопровождавшуюся прекраснейшими на свете песнями, которые пел самый сексуальный на свете голос. Теоретически так и должно было быть, на деле у меня ничего не выходило – вернее, выходило не так, как хотелось.

Не знаю, возможно, загвоздка в том, о чем я и подумать не смел, – в счастье, которое было совсем рядом и которое я никак не мог ухватить. Возможно, для счастья, как и для того, чтобы свободно любить, нужен сильный характер. Но это общие слова. В данном случае должен признать, что, хотя тогда я этого не понимал, я терялся перед счастьем – не из-за его бесконечно обманчивой природы, а из-за того, что счастье было не в том, что я уже получил, а в том, что вот-вот потеряю. Впрочем, что еще сказать о наших редких и незабываемых предрассветных хэппенингах, кроме того, что это были одни из лучших мгновений детства?

– Тебе нравится главная героиня? – спросил отец, запуская руку в пиалу с орешками и запивая их большим глотком кока-колы.

Вопрос застал меня врасплох. Впервые он спрашивал моего мнения о женщине. Красотка, о которой шла речь, была старухой (как мне казалось тогда), она играла в черно-белом фильме, снятом лет тридцать назад, – все это делало его вопрос совершенно нелепым. Я притворился, будто не расслышал.

– Знаешь, на кого она похожа?

На сей раз я заставил себя взглянуть на него.

– На твою мать. Я серьезно. Когда я с ней познакомился, мама была точь-в-точь как она. Та же прическа, та же скромная красота, то же упрямство.

– И у нее была такая машина?

– “Кадиллак”? У твоей матери? – Отец расхохотался. – Да у нее и прав-то не было!

Странно, что он говорил о маме в прошедшем времени, словно она находилась не в спальне, где спала чутким сном, а где-то в другом месте, в другом времени и пространстве, в золотом веке Элвиса и обожавших его девчонок.

– Джуди Тайлер. Так ее звали. Представь, до чего ей не повезло: после съемок она погибла в автомобильной аварии. Не насладилась триумфом. Говорят, из-за нее Элвис отказывался пересматривать фильм.

Ах вот в чем дело? Хотя я старался к ней не прислушиваться, эта ночь говорила исключительно на языке утрат.

Взять хотя бы людей на экране! Подвижные, вечно чем-то занятые, такие живые – начиная с главных героев, крутивших любовь. Насколько мне было известно, все они уже лежали на кладбище или стояли одной ногой в могиле. Да, все они умерли! Почти все. Причем давно…

Мне захотелось поделиться с отцом этой печальной мыслью – главным образом потому, что я находил ее глубокой и оригинальной, а также чрезвычайно уместной. Но я в очередной раз предпочел промолчать: зачем портить праздник? Если он считал, что героиня подобного фильма похожа на маму в молодости, вероятно, он видел себя постаревшим Элвисом; жаль, что в отличие от нашего общего идола он не поднялся на первые строчки ни в одном рейтинге, не построил “Грейсленд” по своему вкусу и воображению.

Внезапно я почувствовал, что мы с отцом невероятно близки. Наверное, потому что, пусть по-разному, мы оба страдали из-за собственного представления о несправедливости. Мысль о неизбежной гибели всякого живого существа, которая начиная с той ночи угрожала моим снам, была не менее грустной, чем настигшее отца понимание: героическая история, в которой он мечтал сыграть главную роль, не только не произошла, но уже и не произойдет.

Я спрашиваю себя: а что, если, показывая мне фильм так подробно, демонстрируя немалую эрудицию, отец пытался сообщить мне координаты своего идеального мира, выдать пропуск в него? Мира из блестящего, обманчивого целлулоида, где люди не ссорятся, а поют, не дерутся, а танцуют. Царские чертоги, разлитые в воздухе ароматы, картонные декорации, которые, как и всякая подделка, нагло претендуют на то, чтобы остаться в вечности.