Вернувшись домой, он не сразу включил на компе «Новости». Только после второй рюмки коньяка, вроде как снимавшего напряжение, вызванное тем, что он, когда-то служивший в армии человек, старший сержант запаса, сейчас сидит мякина мякиной в кресле, в то время как там, на передовой, парни гибнут, сдерживая неонацистов, жаждущих уничтожения всего русского, а прежде всего самих русских. Он еще вполне способен держать оружие в руках. Так сказать, готов к труду и обороне. Да только кому ты нужен, дед…

Когда на мониторе появлялись лица командиров нынешних бандеровцев, всякий раз Георгий Владимирович сурово, обостренно вглядывался в них. Он надеялся увидеть в этих людях скрытое, пусть подспудное, но раскаяние за те ракеты, снаряды и мины, что день за днем летят с их стороны на головы мирных жителей Донбасса, Луганска или, как вот теперь, – еще и российских сел в землях курских да белгородских и брянских. А, главное, он надеялся увидеть в них ИДЕЮ, которая заставляла так безбожно поступать. Но всякий раз он видел в них своим опытным учительским оком что-то странное, почти нелепое: это были физиономии пацанов из тусовки в каком-нибудь провинциальном затрапезном баре, иногда разъяренные, иногда пофигистские, часто хулигански-нахальные, но никак не лица защитников высших духовных принципов, борцов за правду. Героическое начало в них напрочь отсутствовало, а довлело какое-то туповатое высокомерие.

При всем при том Георгий Владимирович вполне понимал, что его нынешнее желание быть сейчас в Украине вместе с нашими бойцами не более чем самообольщение, чуть ли не самая что ни на есть напыщенная рисовка перед самим собой.

Шаталов сдержанно усмехнулся, представив, как бы на самом деле могло выглядеть его появление в военкомате с просьбой об отправке в зону спецоперации. Его там, скорее всего, приняли бы за выжившего из ума старикашку, самолюбиво тешащего себя псевдофантазиями. А взяв в руки его военный билет и перелистав, сотрудники военкомата, как говорится, попадали бы от смеха. С первого взгляда все было в нем как бы вполне нормально и соответственно. Но на двенадцатой странице военно-учетная специальность Георгия Шаталова обозначалась так: начальник библиотеки. И это соответствовало действительности: он реально служил библиотекарем полкового офицерского клуба и до сих пор даже помнил из той своей солдатской жизни одну сугубо политическую акцию: как-то командиру полка, бате, сверху было велено в карточках всех читателей, коих имелось на то время в полковой библиотеке не менее тысячи, срочно проставить, как прочитанную, книжную трилогию Генсека КПСС Леонида Ильича Брежнева «Малая земля», «Целина» и «Возрождение», а также провести по этим произведениям с должным размахом читательскую конференцию. Эта задача была подготовлена и выполнена рядовым Шаталовым в сжатые сроки за несколько бессонных суток. Каково же было через двадцать лет услышать ему от директора их университетской библиотеки (уже при Горбачеве и Яковлеве), что эти книги Леонида Ильича было велено до последнего экземпляра тайно уничтожить.

Однако высший комизм библиотечной «одиссеи» Георгия Владимировича заключался в другом: в его военном билете в разделе «Заключение командования части об использовании в военное время» стояла загадочная запись: старший библиотекарь. Не больше и не меньше. Но кому понадобится на передовой этот некий старший (!) библиотекарь?

«Если припрет, так мне лишь одна дорога светит – в партизанский отряд!» – посочувствовал сам себе Георгий Владимирович.

Он поставил перед собой портрет отца в летной военной форме давних пятидесятых лет. Того самого времени, когда отец уже был начальником штаба Липецкого авиаполка. Шаталов долго, сосредоточенно смотрел на его профиль. Года три назад, до ковидной пандемии, он прошел с этим портретом, украшенным георгиевской ленточкой, в бесконечной плотной толпе «Бессмертного полка» по воронежскому проспекту Революции. Взгляд отца на снимке сосредоточен и спокоен. Это взгляд офицера, достойно исполнившего свой воинский долг и отчетливо сознающего, что жизнь его имеет высший смысл…

Среди ночи дерзко, неприлично напрягая все и вся, вдруг ударил телефонный звонок. Пока Шаталов замедленно соображал, что и к чему, пока до него, наконец, дошло осознание необходимости так-таки встать и ответить, ибо ни с того, ни с сего в столь позднее время не тревожат людей, телефон словно с мстительной обидой замолчал. Мол, можете теперь не дергаться. Хотя я знаю, что сна у вас не будет до самого утра.

И все-таки звонок повторился. И был на этот раз более смирным, почти покладистым, точно одумался, осознал, каково сейчас тем, кто слышит в ночи его разяще бьющую во все стороны дробь.

«Неужели с Машей случилось что-то нехорошее?!» – спотыкаясь, теряя на ходу свои тапочки, мохнатые, словно некое живое существо, горячечно, перенапряжено думал Георгий Владимирович.

Ему казалось, что он не идет сейчас по дубовому паркету своей квартиры, а, как в детстве, в валенках с блескучими черными галошами, раскорячившись на полусогнутых, вертляво летит куда-то вниз, в темный неведомый провал по ледяному ухабистому склону горы в городском парке «Динамо».

– Слушаю… – надрывно прохрипел Шаталов в трубку.

– Папа, что с тобой? – услышал Георгий Владимирович строгий, требовательный голос дочери.

– Все в порядке, доча, это я спросонья едва не подавился собственным языком.

– Глупости не городи! – отчетливо вскрикнула Маша. – Тебе бы наши проблемы!

– Я вас туда не посылал.

– Знаменитая фраза. Не помню, чья. Только из-за таких, как вы, неудачливых строителей мифического светлого будущего, мы вынуждены искать счастья на чужбине! – Голос дочери зазвучал исключительно строго. – Тебе надо сейчас немедленно ехать на нашу квартиру.

– Не понял…

– Мы закрутились с отъездом и в суете забыли пристроить кому-нибудь нашего Джека!

– Ничего себе!

– Теперь Джек своим беспрестанным несносным воем поставил на уши весь дом! Нам позвонили: соседи хотят взломать дверь и убить моего любимого песика! Мерзавцы! Бедный Джек!

Георгий Владимирович напряженно затих, как при внезапном сердечном сбое.

– Ладно, еду… – тихо проговорил он. – Только куда я потом дену вашего Джека?

– Не чуди, папа! – взвизгнула Маша. – Ты, слава богу, держал в своей жизни собак пять или шесть. Я помню, ты рассказывал.