Шрифт:
Николай Львович спорить не стал и хотел уже было спросить, сколько денег Зине надобно на эту аршинную шляпу, но в передней вдруг раздался шум, а через секунду в столовую, извиняясь, ворвался взволнованный лакей.
— Ваше превосходительство! Простите ради Бога... Но сейчас пришёл посыльный... Вам там... в Зимний вызывают!
При самом упоминании Зимнего Николай Львович встал, вытянулся во фрунт, вытер лицо салфеткой и придал ему самое серьёзное из возможных выражений.
— Папенька! Вас Государь приглашает! — пропищала Зиночка, объясняя происходящее скорее себе, чем отцу.
Тот не знал, что и чувствовать. Он догадывался о причине вызова и был срашно напуган и воодушевлён одновременно. Кажется, исполнялась мечта его жизни... Но как не вовремя, как же не вовремя!..
***
Престарелый министр императорского двора уже знал всё. Он попался Николаю Львовичу возле Государева кабинета и сказал:
— Даже не знаю: вас поздравить или лучше посочувствовать?
«Занимайтесь своими архивами и конюшнями, а в мои дела не суйтесь», — мысленно ответил ему Николай Львович. Но снаружи промолчал, только кивнул.
Всё было именно так, как он думал.
— Я посчитал, что никто лучше вас сейчас с этой работой не справится, — произнёс Государь Император Сергей Александрович.
Как всегда, взгляд царя был холодно-непроницаемым. Говорят, что его дед Николай Павлович смотрел примерно так же. Впрочем, старики-придворные рассказывали, что Николай всё-таки время от времени проявлял человеческие эмоции и вёл себя как подлинный отец. Сергея же Первого невозможно было представить ни идущим за гробом безымянного солдата, ни повергающим на колени беснующуюся толпу посреди Сенной. Прекрасный и холодный, устремлённый вечно внутрь себя, он словно сошёл с картины какого-то модного английского декадента. Нет, Николай Львович не роптал, конечно. Кто он был такой, чтобы царя судить? Да и понятно, что Петропавловская трагедия девятнадцатилетней давности не могла не оставить на императоре отпечатка — ведь в тот день он остался один из семьи... И всё-таки эта непроницаемость Государя за все годы службы так и не перестала немного пугать Николая Львовича. И мешала ему искренне любить царя... Чуть-чуть...
Он, конечно, горячо благодарил за назначение. Шутка ли — министр внутренних дел это, по сути, второй человек в государстве! Вот только в таком государстве, где этих министров поминутно убивают. Ох, стать бы министром хоть на год попозже, хоть на два!.. Ведь наверняка тогда как минимум часть этих террористов уже переловят и станет хоть немножко поспокойнее.
— Вы, Николай Львович, понимаете, конечно же, что поймать убийц Синюгина, как и троих предыдущих министров, для вас теперь не только дело чести, но и дело личной безопасности... — Сказал царь.
Ещё бы! Понимал, куда деваться.
— Кроме того, не забудьте о Выставке. До неё остался месяц, и обеспечить готовность построек и оснащения, а также обеспечить безопасность на самом мероприятии — тоже ваше дело.
Николай Львович ответил чем-то вежливо-изысканным. Оставалось лишь надеяться на то, что царь не видит, как он напуган свалившимися обязанностями.
— И ещё одно дело, — продолжил Сергей Александрович. — Во время убийства Синюгина одна пострадавшая женщина сообщила другой некие тревожащие сведения. Сведения эти требуют проверки и, в случае подтверждения, срочных действий. Мне хотелось бы, чтобы вы всё узнали без искажений из уст жандарма, присутствовавшего на месте и слышавшего лично разговор...
Глава 4, В которой Миша ищет встречи с одним человеком, а встречается с другим.
На другой день после взрыва Миша отпросился со стройки на пару часов пораньше и снова пришёл в больницу — всё равно на работе толку с него, полностью поглощённого мыслями о матери, было мало. В тот раз его к ней не допустили. Лишь сказали: «Жива». Но доживёт ли до завтра и встанет ли на ноги, не говорили. И остались ли ноги при ней — насчёт этого тоже молчали... Ночью Михаил почти не спал, перебирая в голове разные травмы, могущие возникнуть вследствие взрыва, их последствия и образы калечной...
В этот раз он снова попытался попасть к матери в палату — и опять же безуспешно. Сестра милосердия, дежурившая около входа, сказала ему, что от визитёров заносится много заразы, больным это вредно. Впрочем, к жандармам, которых внутри и снаружи больницы кишело ещё больше, чем вчера, это почему-то не относилось. Мише стало тоскливо от мысли, что сейчас его едва живую мать грубо допрашивает какой-нибудь голубой мундир, требуя сообщить приметы бомбометальщика, какового она, вероятней всего, и не видела, а родного сына к ней не допускают.
Ладно, по крайней мере, Ольга Саввишна Коржова была всё ещё жива: так сказала, справившись по книгам, сестра-привратница. Смирившись с тем, что свидания не добьётся, Миша вышел на улицу. Попробовал утешить себя тем, что через день-другой жандармы потеряют интерес к жертвам теракта, мать окрепнет, и тогда уж его, верно, и пропустят... Сел на лавку у больницы. Стал ждать Варю. Они сговорились встретиться здесь, у входа, но невесты ещё не было; видимо, с фабрики раньше времени её всё-таки не отпустили. А ведь тоже пострадавшая от взрыва! Хоть денёк-то дать ей отдыха могли бы... Впрочем, слава Богу, что Варя отделалась только порезами от стекла и звоном в ушах. Не хватало ещё, чтобы обе они были в этой больнице...