Шрифт:
В тот роковой вечер с задания возвращались несколько снайперских пар, работавших вместе. Посчитав, что в темноте их враг не увидит, Аня пошла напрямик, через открытое поле, в то время как остальные избрали дальний, более безопасный маршрут вдоль леса. Он и стал укрытием для девушек, когда немцы внезапно открыли беглый артиллерийский огонь. А вот Ане от смертельных осколков разорвавшегося неподалеку снаряда деться было некуда…
Похоронили ее с почестями, минутой молчания и воинским салютом на второй день. У лесной кромки, которую она проигнорировала, появился неприметный холмик земли с самодельным крестом из молодой березы. В землянке фронтовыми ста граммами скромно помянули боевую подругу, прожившую на свете всего двадцать два года. На другой день из штаба на Урал ушла похоронка…
Как несправедлива, жестока порой судьба, и как до обидного мало бывает отпущено человеку! Казалось бы, в двадцать тебе все нипочем, все дороги открыты и все только начинается: живи, радуйся небу, солнцу, окружающему миру, тому, что видишь, слышишь, осязаешь. Ведь никто не знает, когда, где и при каких обстоятельствах все это вмиг оборвется. В войну и подавно жизнь настолько обесценивается, что не стоит и ломаного гроша, выплаканных слез по убиенному, а шансы на нее кажутся призрачными, иллюзорными, независимо от того, сколько тебе лет – десять, двадцать или пятьдесят. Но молодым умирать все равно не хочется, что в мирное, что в военное время: смерть в таком возрасте кажется противоестественной, аномальной, запредельной и крайне несправедливой.
А через три дня была тяжело ранена Фаня Кузьмина. До полудня ей удалось подстрелить одного зазевавшегося немца. А под вечер, когда солнце повернулось и стало светить в лицо, она не придала этому значения и выдала себя блеском оптического прицела. Хотя в школе и преподаватель Крепс, и ротный Белкин предупреждали о коварной опасности такой игры света.
Они без году неделю в полку, а уже понесли потери. Это притом, что находятся в позиционной обороне и активные боевые действия пока не ведутся.
Майское наступление дивизии не увенчалось успехом, несмотря на все усилия, прорвать первую линию обороны немцев не удалось. Солдат – человек маленький на войне, поэтому много знать о причинах неудачи ему не полагается, да он и не задает лишних вопросов. Главное, чтобы полевая кухня вовремя на передовую поспела, да с патронами и боеприпасами перебоев не было, об остальном должны позаботиться в штабах, где рождается замысел на бой, продумывается его всестороннее обеспечение, анализируется соотношение сил, своих и противника, определяется направление главного удара и наиболее уязвимые места в обороне врага. С них, штабных офицеров, командиров и спрос особый, тем более за неудачный исход спланированной операции.
В батальонах судачили, что комдив 62-й стрелковой вернулся со штаба армии мрачнее тучи и со строгим выговором, от него же досталось на орехи полковым начальникам за «неоправданные потери и топтание на месте, которое явно затянулось».
Всех девушек-снайперов собрали вместе. Генерал Бородкин в этот раз был предельно краток. Он посетовал на то, что в полосе обороны дивизии (а это двенадцать километров по фронту) активизировались немецкие снайперы, охотящиеся за нашими офицерами. «Подумайте, как обезвредить своих коллег», – напутствие комдива они восприняли как приказ.
Разведчики поймали «орла»
После завтрака в их девичью землянку второй раз за все время по-соседски заглянул командир разведроты старший лейтенант Юрий Сироткин. Да не просто так, а с хорошей новостью. Оказывается, его группа взяла необычного «языка» – кавалера Железного креста, да еще и снайпера, что было большой редкостью.
– Хотите краем глаза взглянуть на живого коллегу? Тогда милости прошу к нам. Скоро допрашивать начнем, после чего передадим в разведотдел армии.
– А как узнали, что он снайпер? – полюбопытствовала Ларина.
– По специальной нарукавной нашивке с изображением головы орла с дубовыми листьями. Кроме того, нашли у него снайперскую книжку. Судя по записям, опытный – больше сотни наших убил, – грустно подытожил офицер.
– Интересно, как вам удалось его захватить? – спросила Ивушкина.
– Тут случай нам помог, а еще он сам. Сон сморил бедолагу перед рассветом. Наткнулись на него и взяли тепленьким, лежавшим в небольшом углублении в виде окопчика среди поваленных деревьев.
– Представляю, как он страшно удивился, открыв глаза, – подала голос, казалось, дремавшая в углу Зульфия. – В общем, проспал свою жизнь.
Допрос в блиндаже разведчиков длился недолго. Дело в том, что немец, на вид лет тридцати, высокий, худощавый, оказался с характером: сказал только, что зовут его Отто Беккер, он выпускник берлинской школы снайперов, одной из лучших в Германии. Службу начинал в войсках СС, в охране концлагерей, потом по личной просьбе переведен в вермахт, чтобы быть ближе к фронту. А дальше на все вопросы переводчика твердил одно: «нихт ферштее» и «нихт вайс» (не понимаю и не знаю).