«За вашу науку… И еще… Еще за то, что я вас немножко… немножко люблю…»

Она произнесла это внутри себя сбивчивым голосом и, тут же, испугавшись, замерла. Как же так? Неужели это правда? Но то, чего она боялась или принимала за сентиментальные наивные мечтания, вдруг открылось сейчас в этой непроизвольной фразе с полной очевидностью. Она будто оказалась на самом краешке жуткого ущелья, головокружительной пропасти, от взгляда в которую пьянит и обволакивает сладким страхом…

Но ведь это правда, сто раз правда! Она влюбилась. Пусть нелепой, безответной, недолговечной или еще там какой-то любовью, но это чувство никуда не деть, не избавиться, не укрыться, – ему лучше и приятнее подчиниться. «Я должна видеть его наедине! Хотя бы одну минуту!»

Вечером, за день до отъезда, Вера надела свое лучшее платье, учла все тонкости своей внешности: и подходящий цвет теней на веках, и перламутр лака на ногтях, – она готовилась основательно и кропотливо, хотела нравиться, она была влюблена. Незадолго до этого, в столовой, на ужине, встретилась взглядом с Виктором, ей показалось, что он посмотрел на нее с доброй настороженностью и, казалось, хотел что-то сказать и, может быть, сказал бы, если бы не соперница Ларочка…

Вера сидела на скамейке в сквере, на центральной аллее, на самом виду, чуть краснея перед проходившими перед ней людьми, мысленно перед кем-то оправдывалась, объяснялась, – и с упорством ждала, ждала его появления, ждала до самой темноты, до той последней черты, когда наконец все стало абсолютно тщетным. Он на аллее не показался, не пришел к ней, не откликнулся на ее умоляющий зов.

На следующий день, с утра, Вера упаковывала чемодан, была мрачнее самой мрачной тучи и раздражалась на любое пустяшное слово Ольги. Сегодня Веру все раздражало: и это море, которое синело в окне равнодушной синью с белыми барашками волн, и нагроможденье гор – камней в сущности, и тощие кипарисы, и эти стены, и эти порядки, – и быстрей бы отсюда уехать, забыть дурацкую смуту в душе!

В середине дня Вера пошла к регистратору – взять корешок от путевки. Она вошла в холл административного корпуса и вздрогнула: Виктор был здесь. Один. Вера оробела, сделала несколько неуверенных шагов, остановилась, еще сделала один шаг к нужной двери. Виктор шел ей навстречу.

– Я знаю, вы сегодня уезжаете, Вера.

– Да, через два часа у меня самолет, – тихо ответила она взволнованным голосом.

– Хочу надеяться, что вы улетите без обиды на меня, – казалось, он тоже сейчас немного волновался, а если уж не волновался, то, по крайней мере, не был тем смельчаком-охмурителем из первых курортных дней.

Вера ничего не нашла ответить, посмотрела на него с подозрением, но это было не отталкивающее подозрение, а любопытствующее, с приятным сомнением и ожиданием.

– Честно признаюсь, мне бы хотелось проводить вас, но… В данной ситуации это будет не совсем уместно, – что-то неопределенное, но небезотрадное было в этой фразе. – Если вы не возражаете, Вера, давайте договоримся так. Я иногда по работе бываю в вашем городе… Не удивляйтесь, я знаю, где вы живете. Главный врач санатория мой давний приятель. И все регистраторы – тоже… Я вам позвоню накануне, до приезда в ваш город. Я думаю, это произойдет месяца через два… Если я вам позвоню, вы не бросите трубку?

– Нет, – почти в полубеспамятстве произнесла Вера.

– Какой ваш номер телефона? Лучше служебный.

Вера почти бессознательно назвала цифры номера телефона и даже вспомнила код своего города. Виктор все записал в книжку и в ответ протянул визитную карточку.

– Здесь все мои координаты. Если я вам понадоблюсь, звоните по любому случаю, без причины… А я буду помнить все, о чем сказал вам сегодня. Время пролетит быстро. – Он достал из кармана старинную позеленевшую монетку, с размытым незнакомым барельефом.

– Я нашел ее здесь, на берегу. Возьмите на память. Надеюсь, через пару месяцев снова увидеть ее у вас в руках.

Она ничего не успела ему сказать из того, что припасла, успела только улыбнуться, и он ушел, на прощание легонько стиснув ее руку повыше кисти. «Через пару месяцев», – будто эхом отзывались его удаляющиеся шаги, будто наваждение, будто фантастический призрак встретился Вере у дверей регистратора…

В самолете на Веру что-то накатило, нашло, приятно задурманило; она сидела завороженно, отвернувшись к иллюминатору, где простиралась бесконечная белоснежная пустыня облаков, и тихо, без всхлипов плакала. Светлые, легкие слезы медленно катились по ее щекам, – так плачет невеста, хотя она еще не знает, когда свадьба, но ей сделано предложение от любимого человека, такими слезами плачет бедняк, который, пройдя через унижения нищеты, вдруг получает от дальнего богатого родственника часть наследства, которого хватит до конца дней, так плачет актриса, которая, промучавшись на второстепенных ролях, наконец-то удостоилась самой заветной, главной… Вера плакала и не утирала слезы.

Кубыкин встречал Веру в аэропорту с цветами – со слегка подувядшими гвоздиками, одной желтой и двумя красными, купленными, видать, тут же у старухи-цветочницы. Он был в белой рубахе с длинными рукавами, хотя стояла жара и можно бы выбрать рубашку с коротким рукавом и более выигрышной расцветки, или обойтись стильной футболкой. «У него же они есть, – подумала Вера. – Сама покупала. И опять он сутулится».

Кубыкин был оживленно поспешен, даже чересчур суетлив, радостно сияющий, словно приготовил основательный сюрприз, но бережет его для подходящей неотразимой минуты.