– Значит вы, Серафима Юрьевна, нисколько не осуждаете таких женщин, как эта лупоглазая? – опять резко, словно выстрелив, спросила Вера.

– А за что? – сейчас у Серафимы Юрьевны был по-детски открытый, недоуменный взгляд, и зеленые серьги в ушах блестели так наивно! – Пускай отдыхают, развлекаются. Где ж им еще-то?

– Да, может быть, – неопределенно сказала Вера.

Позже разговор их дополнился аккомпанементом Серафимы Юрьевны к рассуждениям телепрофессора, о котором ей вскользь поведала Вера. Теперь уже Серафима Юрьевна не боялась открыться в своих суждениях и всячески поддакивала знатоку-сексологу по поводу верности женщин-жен: одной, дескать, и манной каши на воде вполне хватает, а другой фаршированный перчик подавай.

– Такое-то отдыханье, как у Ларочки, – сущий перчик, – радостно говорила Серафима Юрьевна. – Хи-хи-хи…

Прошла еще одна курортная неделя. Все по распорядку: завтрак, процедуры, пляж, обед, «тихий» час, опять процедуры и тому подобное…

Вера в последнее время стала хандрить: курортное пребывание все больше делалось утомительным и скучно-однообразным. «Пожалуй, завтра же возьму билет на самолет. Заранее, – прикидывала она. – И позвоню Кубыкину. Пусть встречает на три дня раньше срока. Улечу, как только кончатся основные процедуры. Наотдыхалась!»

Билет «Аэрофлота», предваряющий отъезд прежде, чем положено, Вера однако не купила, а с домом заказала междугородный телефонный разговор. Она и обещалась в этих числах позвонить Кубыкину. К тому же разговор с ним мог облагородить ее потускневшее настроение и сделать тоску необременительной, светлой.

Почтово-телеграфный узел находился в здании спального корпуса на первом этаже напротив бильярдного зала. Телефонного соединения с домом пришлось ждать недолго, но в трубке с другого конца провода послышался голос не ожидаемого Кубыкина, а его матери – свекрови. Пришлось довольствоваться общением с ней.

Свекровь рассказала, что Кубыкин «купил, по случаю, дешевого пиломатериала», а еще «каких-то импортных панелей на потолок, напольных покрытий каких-то» и теперь целыми днями «колотит на даче», обшивает веранду и чердак, «начал уже бетонировать подвал, покрыл толем пристройку», и дальше, дальше – трубка тарахтела о строительно-дачных успехах.

Мужнины подвиги по возведению дачи Веру абсолютно не трогали: сейчас, отсюда, с благоденствующего побережья моря, где просыпались совсем другие потребности, это казалось отдаленным, полузабытым, скучным – суетой и ерундистикой.

По правде-то, ей мечталось услышать Кубыкина, самого Кубыкина, – услышать, что он соскучился по ней, безумно соскучился по ней! Что он любит ее, очень сильно любит! Что он будет рад, безмерно рад, если она вернется домой хоть на день, хоть на час, хоть на минуту раньше, чем предписывала разлучница-путевка. Но иллюзии – пшик, а взамен еще более полное ощущение пустоты, одиночества и какой-то неизъяснимой обманутости.

Вера скомкала телефонную квитанцию, швырнула в урну и разочарованной усталой походкой пошла к лифту. В это время из бильярдной вышел Виктор и тоже, наискосок, направился к лифту. Встреча подгадывалась неожиданная, а для Веры вовсе не ко времени: Виктор в светло-бежевом костюме из легкой материи, в черной шелковой рубашке и роскошном серебристом галстуке – по-выходному параден, подобран и, похоже, беззаботно весел, а она – и одета случайно, на скорую руку: темная прямая юбка, невзрачная простенькая кофтенка, на ногах – шлепанцы, прическа – черт-те что, и расположение духа упадническое.

«Куда он так намылился? В концертный зал? Нет, скорее всего, – в ресторан. Поехал, наверное, за своей лупоглазой, тоже на восьмой этаж». – Вера невольно замедлила шаги, чтобы не оказаться вдвоем в лифте с этим человеком и не переживать неловкую минуту его близкого присутствия. Но затем она преодолела себя – приказала: «Не замечать его! Еще подумает, что боюсь. Много чести будет…»

На площадке перед лифтом они оказались одновременно и одновременно потянулись к кнопке вызова, даже по нечаянности коснулись друг друга. Виктор рассмеялся и дружелюбно поздоровался с Верой. «Здрасьте», – негромко и равнодушно ответила она. Вздохнула и уставилась на красную сигнальную лампочку.

– После того случая вы, конечно, меня презираете, – тихо заговорил он, все сильнее обволакивая Веру уже знакомым запахом одеколона и какой-то особой свежести, которую придает нарядность. – Право, я не хотел вас обидеть. Не сердитесь на меня. – Голос его звучал мягко, вежливо, даже с претензией на раскаяние.

Вера не нашлась, что ответить, слегка пожала плечами. Кабина лифта спустилась, они вошли в нее, остались в уединении в затемненном пространстве.

– Тогда я был с вами вполне искренен. Только в этом моя главная вина… В тот же день я понял, что вы откажете. Вероятно, я недооценил вас. А может быть, еще не дорос до вас. В любом случае, Вера, прошу: не держите на меня зла. Останемся хотя бы добрыми знакомыми. – Он дружески и любовно взял руку Веры двумя ладонями, сверху и снизу, легонько пожал ее. – Я по-прежнему радуюсь вашей улыбке и хочу ее видеть чаще.

Вера посмотрела ему в глаза, не отстраняясь и не вырывая свою руку; что-то внутри у нее стало ломаться, рушиться, исчезать и вместе с тем появляться, и еще бы немножко, еще бы чуть-чуть, хотя бы еще половину лестничного пролета, и она бы ему улыбнулась, даже что-нибудь ответила, но лифт, этот проклятый лифт, точно межпланетная ракета, уже примчался на восьмой этаж и затормозил. Двери прошуршали – разъехались, отняли полузатемнение и уединенность. Виктор кивнул Вере на прощание, и они расстались.