Это могло бы насторожить, но нет – было вполне возможным. Уж кого-кого, а эту публику Салах немного знал. Наладонники, миниатюрные устройства, все более замещали собой старые «настольники» – они легко помещались в сумочке, да даже в руке, от чего получили свое название, и для многих из младшего поколения стали словно продолжением тела. В них общались, читали новости, слушали музыку, даже смотрели фильмы. Иногда буквально на ходу.

А вот у старшего поколения, а тем более у особо верующих, с этим часто были проблемы. На Зеркало, на всю технику, они смотрели если не как на харам, то как на вынужденно терпимое зло. Закупая аппараты из Нанкина, Гуаньдуна или Манилы – они пользовались ими, но считали недостойным истинного махдиста вдаваться в какие-то тонкости. Ходили анекдоты про старых шейхов, за которых даже номера по маль-амр набирали секретари, потому что они так и не научились этого делать.

Не важно, был ли этот шейх технически неграмотен или просто беспечен до глупости. Важно другое – что же она скопировала, эта Замиль? И что ещё готова ему передать?

Здесь на весь переулок светил лишь один жёлтый фонарь, но взошла луна, почти полная, и в пятне её света Салах вдруг увидел свою тень, прыгающую по неровному асфальту. Может, и стоило отвергнуть эту женщину сразу, не слушать кукольно-красивую малийку? Беда, однако, в том, что и без этой Замиль он ощущал – творится что-то очень неладное. И как бы ему, Салаху-мавританцу, не попасть зёрнышком да между жерновов.

В конце переулка располагалось кафе «Даккар», принадлежавшее сенегальцу по имени Малик. Наверное, раньше оно было собственностью кого-то из назрани – их и сейчас жило здесь немало, но от их вкусов почти ничего в нём не осталось.

Кафе представляло собой небольшую душную комнатку без кондиционера с тщетно лопатящим влажную жару вентилятором и старомодными деревянными столами. За стойкой работала одна из жён Малика, другая помогала мужу готовить.

В кафе подавали западноафриканскую кухню, за что земляки его и ценили – собственно, здесь всё было как дома, от вкуса до неспешного обслуживания. «Даккар» был одним из местечек в Мадине, где люди могли просто предложить незнакомцу разделить с ними ужин, если им казалось, что тот голодный, где ловко переливали над столами чай из стаканчика в стаканчик и затягивались шишей на веранде, неспешно беседуя на гортанном мавританском диалекте. Но что важнее сейчас, «Даккар» был местом, где имелся ночлег – к дому примыкала пристройка с четырьмя или пятью комнатками, общими кухней, душевой и туалетом. Малик именовал это всё «оберж», но естественно, «оберж» нигде не был зарегистрирован, а что лучше подходит для человека, которому не надо светиться?

Салах обогнул кафе и зашёл во двор, тихо выругавшись, когда споткнулся о какую-то брошенную жестянку. Вот и дверь в его комнатку. Что ж, здесь простенько, но почти как дома.

Нащупав рукой переключатель, он повернул диск, и помещение залил ровный белёсый свет. Кровать, застеленная полосатым пледом, столик, на котором громоздилась портативная печка, прикреплённый к стенке умывальник и полоска кухонного бокса. На самом деле, не так плохо. На заработках в Котону или Нуакшоте он жил в местах и похуже.

Наклонившись, Салах рывками распутал застёжки на кроссовках, сбросил их и сел на кровать. Сейчас посмотрим, что предлагает ему эта белая шлюха…

Он открыл наладонник, в несколько ударов пальцами нашёл нужную папку и щёлкнул по ней.

В первую секунду ему показалось, что экран перекосило, он повернул наладонник и сообразил, что проблема не в нём – просто та девка… как её, Замиль, слишком торопилась сделать снимки и перевернула окошко беседы. «У неё ещё наверняка и руки дрожали», – подумал он и, осторожно повернув запись пальцами, начал читать.

Здесь были окошки бесед в маль-амр, несколько, и одну из них он закрыл почти сразу. Какой-то разговор про покупку дома в Александрии. Но читая вторую, он вздрогнул. «Хашим», которого в этой беседе звали «Насер Алла», говорил с человеком, называвшим себя «Путник». И они говорили о том, что делать, когда придут дни, которые они называли «интифада» 20 . В отрывке, который пересняла Замиль, «Путник» писал, что всё начнётся с «огня на дома назрани», и упоминал про смерть «дервиша, за которым ходят зеваки». Разговор обрывался неожиданно – следующую часть девушка не скопировала, но и по прочитанному было понятно, что шейхи, к которым явно относился Хашим/Насер-алла, готовили Острову что-то нехорошее. Кровь, убийства, погромы и зажигательные проповеди. Трудно представить что-то более неприятное для Салаха. Прошлые дни, дни фитна, смятения и смертей, запомнились ему крахом всей его жизни, и…

Он открыл ещё один диалог, отснятый двумя накладывающимися друг на друга кусками, и увидел, что собеседник здесь другой. Переписка по-прежнему шла на фусха, но одно из первых слов собеседник Хашима написал с ошибкой, которую мог сделать только марокканец. Вместо имени человека было написано «клюв смерти» под изображением соколиной головы. Салах только хотел фыркнуть от такого позёрства, как вдруг вздрогнул и почувствовал, как напряженно сжимается что-то под ложечкой. Он увидел своё имя.

– Муташаррида можно послать и второй раз, – писал собеседник Хашима, – если ты ему доверяешь. Он ведь из Мавритании и значит истинный сын Махди.

– Думаю, что нет, – отвечал ему Хашим, – я потом уже поузнавал у людей больше об этом Салахе. Тёмный человек. Набожностью неизвестен, зато берётся за самые непотребные заказы, привозит вонючий тахриб из проклятых земель.

– Воистину, в каждой отаре найдётся паршивая овца, раз на земле Махди рождается такое отребье. Так что, в следующий раз ждать другого?

– Мы ищем. Никому из муташарридов нельзя доверять. Может, пошлём Салаха с его дружком. Но так или иначе, они должны молчать, а в способность этих шакалов молчать я не верю.