Очередная ватрушка с Мирой лихо слетела со склона и укатилась далеко в сугроб, перевернулась, Мира воткнулась прямо в снег. Я, проваливаясь, побежал к ней. Сразу вспомнились все страшные истории про тюбинги – люди здесь и шеи ломали. Перевернул Миру, у неё лицо бледное, глаза закрыты и даже кажется – не дышит.

– Эй, – позвал я. – Эй, Летняя, очнись.

Тишина. Я напрягся порядком, потом осторожно её потряс, затем прижался ухом к груди, словно можно было через пуховик понять, бьётся ли там сердце.

И тогда…она засмеялась. Звонко и задиристо, как раньше совсем.

– Бессонов, – всхлипнула, даже всхрюкнула она. – Как же тебя легко напугать.

– Хорош, – сердито выдохнул я. – Задницу уже отморозил. Поехали в город.

Подал ей руку, помогая встать, повёл на стоянку. Шёл и вспоминал, как она смеялась. Хотелось смешить её снова и снова, чтобы только слушать, но она снова ушла в себя и закрылась. Блядство.

Только услышав этот её смех, понял, как мне его не хватало. Заехали в ту самую закусочную, я ужасно проголодался. Шашлыков заказал целую гору, всех видов, которые здесь были. Принесли на огромном деревянном блюде, обложив крошечными помидорками и кольцами срочного маринованного лука.

Мира прищурилась, выбирая самый аппетитный кусок, и схватила его руками, презрев поданные к столу приборы.

У меня не болело сердце. Никогда ни в какие моменты, но вот сейчас что-то внутри тревожно заныло. Но это была не боль, просто пустота, которая там обосновалась, а теперь росла, грозя поглотить меня полностью.

Страшно. Смотрю на неё и страшно осознавать, что я уеду, и она останется. И больше не будет поводов её увидеть, в конце концов, есть же у меня гордость, ну. Именно из-за этой гордости не смог простить, указал на дверь пять лет назад. И считал, что был прав. И сейчас считаю, только что-то ни хрена не легче. Не нужно было все это затевать, только стали затягиваться раны.

Черт, черт.

– Я подписал ту сделку ещё вчера, – вдруг признался я. – У меня больше нет причин оставаться здесь.

Мира отложила кусок мяса, который ела, неторопливо вытерла руки салфеткой, сделала глоток вина. Откинулась на спинку стула и внимательно на меня посмотрела. И под её изучающим взглядом я почувствовал себя неуютно. Что должно было случиться за пять лет, чтобы из юной студентки она превратилась в умеющую жалить женщину?

– Значит, ты уедешь?

– Да, – небольшая пауза. – Ты рада?

Она улыбнулась. Черт побери, улыбнулась! И мне хочется стереть её улыбку с лица. Хочется сделать ей больно. Мне абсурдно хочется, чтобы она скучала по мне. Чтобы страдала. Чтобы ей было так херово, как мне ночью, когда буду собираться на самолёт.

– Я рада, Бессонов. Очень рада. Я хочу больше никогда тебя не видеть. Не потому, что я ненавижу тебя, нет. Просто мне без тебя лучше.

А ведь все должно было быть иначе. Не так задумывалось. Задумывалось, как счастье, до конца дней своих, когда бы они не кончились. А теперь я скажу ей то, за что сам себя буду ненавидеть.

– Всё будет по-другому, Мира. Я уйду из твоей жизни. Сегодня ночью, ближе к рассвету. Но при условии, что ты проведёшь эту ночь со мной.

Молчим. Смотрим друг на друга. И да, я ненавижу себя. Но все доводы рушатся, когда я понимаю, что не буду видеть её годами. Скорее всего, вообще никогда. Что однажды она выйдет замуж. Родит своему мужчине детей. Будет счастлива.

А я даже не мог целовать её в последний раз, на прощание. Тогда не смог, и сейчас упущу шанс. Пусть лучше мне будет стыдно. Пусть я буду мразью.

– Какая же ты сволочь, Тимофей, – качает головой она. – Я думала, хуже быть не может, но ты меня удивил.

Поднимается со стула, я оставляю деньги на столе и тоже выхожу. Гора аппетитного мяса, красное вино и хрусткие лепешки остаются почти нетронутыми. Я иду за ней и думаю, как быть, если она откажет. Украсть её? Забрать с собой?

Господи, ты дал ей всего себя, а она тебе изменяла. Изменяла, Бессонов! И ты все равно хочешь её в постель.

Хочу, сколько врать можно самому себе. В машине мы едем молча, я не задаю вопросов, хотя на языке у меня только один. Согласна она или нет. Въехав в город, торможу, и все же поворачиваюсь к ней. Она смотрит вперёд, напряжённо и не отрываясь. Впереди ничего, только металлическая опора билборда и кусок стены.

– Я хочу знать твой ответ.

– Это подло, Тимофей.

Тимофей… моё имя она тоже называет редко, а раньше шептала ночами.

– Я знаю, Мира.

Молчим.

– Ты точно уедешь? И не вернёшься больше? Никогда?

И каждым словом припечатывает меня. Она лжет, что нет ненависти. Есть, Мира меня ненавидит.

– Уеду.

И я давлю на газ, направляя автомобиль к отелю. И в голове вообще ничего, ни одной дельной мысли, только жадное ожидание. Торможу на парковке, колеса визжат, не удивлюсь, если из-под них валит дым, возможно, я и сам уже дымлюсь.