На самом деле про еду и доски Лауретта уже не поверила. Никто не может быть настолько свят. Ведь уже четырнадцать веков, как распят Христос, и время проповедей апостолов давно прошло, и Франциск Ассизский полтораста лет как умер, и на постоялых дворах проезжие читают друг другу из «Декамерона» Боккаччо похабства вслух – про монаха, загоняющего бабе «черта в ад» своей «колотушкой», или про человека, который покупает большую винную бочку и просит мужа почистить ее изнутри, пока сам прочищает его жену сверху.

Когда Лауретта, взяв сына за руку, уходит домой, Катарина на прощанье протягивает ребенку красивое красное яблоко. Затем монахиня идет в храм, неслышно молится в его прохладной тишине, не нарушаемой, а, наоборот, питаемой звучащим с хоров звонким многоголосым Veni Creator Spiritus.

Вечером она возвращается к себе домой, заходит в крохотную выбеленную светлую комнатку, снимает рясу, кладет ее на голые доски, заменяющие ей кровать, и остается в одной власянице. Она пьет простую воду из кувшина. До ее следующего «завтрака» – утренней мессы, еще целых полдня и целая ночь. Там она получит свой обычный освященный хлебец.

Катарина становится на колени перед распятием и начинает делать то же самое, что постоянно делает последние несколько лет. Ей кажется, что она только лишь молится Христу. Но на далеких японских островах патриарх дзэн Эйхэй Догэн, усаживаясь на соломенную циновку «идзумо» и начиная глубоко дышать, делал и чувствовал то же самое; как и светлейшая Мачиг Лабдрон, на горных пиках Тибета наполнявшая свои легкие чистейшим холодным воздухом и повторявшая имена Творца; как и монах Дхармакирти, в жаркой Индии под деревом бодхи очищавший свои мысли повторением мантр и перебором сандаловых четок. Такой же покой.

Катарина молится с закрытыми глазами.

На улице август. Ее душа пуста, она парит, и ей кажется, что скоро ее посетят видения. На противоположном берегу Средиземного моря, под высохшей от жаркого солнца чахлой финиковой пальмой, в тот же миг начинал свою муракабу старый суфий Хоссейн, чья борода свалялась войлоком, став обиталищем для четырнадцати видов насекомых, а загорелое дочерна сухое тело едва прикрывают лохмотья, и взгляд очей так пронзителен от просветления и аскетизма, что взирает сквозь душу.

Ни ветерка в жаркий день, и по небу едва-едва пробегает облачко.

Кудрявая Сюзон была шлюхой в веселом городе Авиньоне, куда преемник Святого Петра его святейшество Климент V, иначе говоря, Раймон Бертран де Го – да будут дарованы ему райские кущи! – перенес в 1309 году престол понтифика, дабы порадовать его величество Филиппа Красивого, короля нашей благословенной Франции. А сейчас на дворе уже год 1376-й, и славный город полон веселых монашков и щедрых кардиналов, и карманы ласковой Сюзон никогда не пустуют.

Она девушка веселая и умная, знает по-французски и провансальски, сумеет объясниться и с приезжим с Рейна, и с гостем из Рима. В этот вторник у ее гостя, фра Луки из Леспар-Медока, в глазах беспокойство. Сюзон щекочет ему ложбинку между темечком и хребтом, заросшую кудрявыми волосами южанина, но секретарь его святейшества епископа Парижского Эмери де Маньяка никак не размякнет. Он машинально поглаживает бугры ее грудей, но думает о другом.

Брат Лука беспокоится не просто так: в Авиньон приехала знаменитая Катарина из города Сиены, и она смущает душу папы Григория ХI словами о священной миссии и долге, пробуждает в нем совесть и взывает к чести.

Сюзон слыхала и раньше об этой монашке Катарине. Совсем молодая для такой славы – лет под тридцать, и ни богатых родственников, ни знатной семьи, ни внешности. А говорят о ней много – такой проповедницы еще поискать!

Когда она вещает о Христе, небесах и адском пламени – рассказывали Сюзон молодые безусые попики, – становится по-настоящему страшно и душу пробирает страх перед гневом Господним! «Мне даже стало неловко, что у меня шазюбль из лучшего лионского бархата и нижние подштанники атласные, а не вериги с власяницами. Но я слушал ее всего семь минут, а потом сбежал наружу, чтоб не совершить глупостей. Верховный инквизитор одного городка, по слухам, пришел к ней однажды, решив испытать в богословии. А все кончилось тем, что он подозвал служку и, не выходя из комнаты, отдал ему ключ от своей роскошной кельи, наполненной лучшей мебелью и ценнейшими книгами, и велел все продать, а деньги раздать бедным. А затем ушел со своего высокого поста и отправился монахом-прислужником в монастырь в лесах. Как можно отказаться от такой должности, не понимаю!» – приговаривал молодой епископ, бастард из гасконского дома, вечно сидевший без средств.

Сюзон такого тоже не постигала. Ее заботило лишь то, что письмами с проповедями пресловутой Катарины зачитывались герцоги и королевы, что они ее слушались, а Пиза и Лукка даже пригласили быть миротворцем в своей войне. А Флоренция, которую папа отлучил за бунт против Церкви, отправила эту девицу послом в Авиньон вымолить городу прощение. Но теперь о снятии с Флоренции интердикта все и забыли – она замахнулась на совсем ужасное! Эта святоша пытается уговорить папу перенести престол обратно в Рим – и это после семидесяти лет в Авиньоне.