Курцио переживал вселенских размеров разочарование, опустошенность… и унижение сродни тому, что ему довелось уже испытать — дома, когда заговор по смене ветви династии близился к завершению. Хотя, пожалуй, теперь чувство позора было сильнее и острее. Его подпитывала горечь от понимания — шпион сменил дом… а проблемы остались те же.

— Косные ублюдки… — прошептал он, едва шевеля губами, уставившись на карту. — Глупые и косные недоумки…

Ушедший без остатка в мрачные помыслы, Курцио даже не заметил, как вошла маркиза. Биэль остановилась, не доходя пары шагов, скрестила руки на груди в совершенно мужском жесте. Взгляд ее был непроницаем и холоден, как драгоценный камень из самой глубокой океанской пучины.

— Ты собрал новую компанию резчиков? — спросила она, старательно делая вид, что именно этот вопрос ныне самый интересный и единственно важный.

Курцио мотнул головой, будто сбрасывая паутину забытье, повернулся и машинально повторил жест маркизы. Мужчина и женщина словно отгородились друг от друга скрещенными руками, сохраняя расстояние.

— Да, — ответил Монвузен, помолчав несколько мгновений. — Я организовал и оплатил граверную мастерскую. Перекупил подмастерий у цеха. Не столичного, чтобы избежать ненужных толков.

— Для чего?

— Надо распустить как можно больше слухов о незаконнорожденности Артиго. Все должны знать, что мальчишка не имеет прав на престол. И его претензии, буде таковые окажутся заявлены — смехотворны и нелепы. А как все узнают, если мы им об этом не расскажем?

— Гравюры, — утвердительно вымолвила Биэль, слегка кивнув.

— Много гравюр. И много людей, которые станут распространять доски по всем сторонам света. Чтобы в самом захудалом городке нашелся хотя бы клочок бумаги с описанием худородности Артиго.

— Дорого, — покачала головой маркиза.

— Очень, — согласился Монвузен. — Но с тайными делами всегда так. Приходится много платить, чтобы впоследствии не пришлось выкладывать совсем уж запредельные суммы.

Они помолчали. Свечи в огромном канделябре едва слышно потрескивали. За окнами подвывал осенний ветер, пришедший из открытого моря. В такую ночь следует выходить на поиск глубоководных чудищ, обменивая запредельный риск на удачу и прибыль.

— Тебе следовало сначала рассказать мне, — вымолвила она, в конце концов. — И показать заметки.

— Возможно, — согласился он, снова глянув на карту.

И опять молчание — тяжелое, неприятное — раскинулось между ними, как пыльная, траченая молью тряпка, бывшая некогда славным знаменем из драгоценной материи, шитой золотом и серебром.

«Документ, который обычно именуют „Планом Курцио“ (и который, разумеется, никогда так не назывался), увы, история не сохранила. Что, в общем, неудивительно, принимая во внимание, какие события развернулись буквально через считанные месяцы после его презентации императору Оттовио Доблестному. И в сколь плачевное состояние пришли имперские архивы по мере того как Война Гнева распространялась по континенту. Однако у нас достаточно косвенных свидетельств, включая заметки в дневнике Биэль аусф Вартенслебен, чтобы реконструировать основные положения этого документа. И, надо сказать, эта реконструкция оставляет весьма странное впечатление. План Курцио абсолютно противоречит всей этике и ценностям человека той эпохи, тем более дворянина, даже с учетом крайне специфических по континентальным меркам воззрений Алеинсэ. Противоречит настолько, что саму идею документа неоднократно объявляли безыскусной подделкой, результатом плохой умственной работы фальсификаторов нового времени…»

— Я могла бы подсказать тебе верные слова, чтобы достучаться до них. А также указать, чего писать не стоит.

— Возможно, — повторил шпион. — Но в таком случае это был бы уже совсем иной… — он помолчал, будто в затруднении, как следует назвать свою работу. Передумал и сказал иное. — На его страницах были бы начертаны уже другие мысли. Приглаженные и… чужие. А я хотел, чтобы совет ознакомился с первоисточником. Без прикрас, умолчаний и красивых оборотов, за которыми лишь пустота.

— Ты ведь не ждал, что план будет принят? — она сделала шаг вроде бы в направлении Курцио, и в то же время чуть в сторону.

— Я надеялся, что он будет верно истолкован и принят. Хотя предполагал, что возможен иной исход.

Они перебрасывались аккуратными, обтекаемыми словами, как намыленным стеклом, с предельной осторожностью, понимая — достаточно одного жеста, неверного слова, и что-то непременно окажется разбито, необратимо разрушено.

«Его составитель начинает с констатации очевидного кризиса, в который сваливается Третья Империя. Обширный блок, расписывающий природные невзгоды и 'пять лет тощих», завершается утверждением того, что если Пантократор, Двое или сам Ювелир не явят чуда, шестой неурожай подряд со всей неизбежностью добьет сельское хозяйство Империи, то есть основу ее существования.

Автор выстраивает очевидную цепь неизбежных последствий: голод — упадок ремесел и торговли — уменьшение налоговых сборов — кризис комплектования войска — падение возможности решать проблемы вооруженной силой — хаос и торжество безвластия.

Много кто в описываемый период развивал эту тему, например, печально известный трактат «О скотской сущности земледельца», ставший первой ступенькой, приведшей к Великой Крестьянской Смуте. Идее того, что в преддверии неизбежного кризиса и упадка традиционные способы контроля территории, а также приведения к порядку вассалов утрачивают эффективность и превращаются в растрату собранных неимоверными трудами ресурсов, посвящали свои работы Клекен Ровийский, Боссо «Деньгоделатель», Гретийон «Странник» и другие значимые умы эпохи. Но именно в «Плане» причинно-следственная связь описана в откровенно-циничной форме со столь же прямым выводом: власть императора [и его сподвижников] в смутное время будет держаться уже не на традициях и маневрировании «хлебным резервом», а на «проекции насилия». И возможность этой проекции имперский административно-финансовый аппарат на горизонте, по крайней мере, десятилетия будет лишь терять. Далее «король шпионов» резюмирует: наступающий год станет пиком сбора податей и военной силы императора Оттовио. Это «изумрудные месяцы», которые более не повторятся и потратить их следует с максимальной выгодой, с полным вложением в долгосрочный результат, памятуя, что этот ресурс одноразов и невосполним в прежнем объеме. И, представив читателям фундамент, Курцио Монвузен переходит к предлагаемому решению. Вот здесь-то начинается самое интересное…'