Когда тупой и еще тупее проезжали мимо установленного на площади памятника Ленину, Сапог, завидев вождя революции, неожиданно переменил русло беседы и спросил:

– Гусь, слышь, а как думаешь: много человек через две тысячи лет будут знать или хотя бы что-то краем уха слышать о Ленине?

– Э-э-э… В смысле? – переспросил сбитый с толку внезапным вопросом Гусаров.

– Ну, смотри. Предположим, что с каждым столетием население Земли продолжает постепенно увеличиваться. При этом, соответственно, продолжается научно-технический прогресс: люди осваивают межзвездные перелеты, активно заселяют и осваивают другие планеты. На них, таким образом, начинается свой собственный отсчет истории и так далее.

– Та-а-ак… – в знак якобы понимания кивнул головой ни черта пока на самом деле не догонявший всадник педального коня.

– Подожди, не перебивай, – одернул своего единственного слушателя Сапожников и продолжил: – Так вот. Получается, что поскольку за счет роста населения увеличивается число действующих лиц исторического процесса, то есть потенциальных творцов истории, а за счет развития технологий расширяется площадь ее ареала, то есть, так скажем, арены, на которой она непосредственно разворачивается, с каждым десятилетием происходящих, ну и, следовательно, уже произошедших событий будет становиться все больше и больше…

– Ну так событий так или иначе будет с каждым десятилетием все больше и больше за счет одного только естественного хода времени, – все-таки не удержался и обоснованно перебил чрезмерно увлекшегося лектора Юра.

– Да, это ты прав. Ну это все как усугубляющие факторы, – оправдал слабые места своей теории ее защищавшийся автор. – Так, на чем я остановился?.. Ах да. Чтобы хранить в памяти все сведения и записи из все расползающейся во времени и пространстве летописи, будут требоваться все большие и большие объемы информации. Выходит, что с течением времени каждому последующему поколению людей все сложнее и сложнее будет чисто физически, с учетом ограниченных возможностей мозга, ну и, само собой, с тем условием, что в будущем не будет найден способ эти возможности расширить, запоминать и держать в памяти все разрастающийся массив данных. И это я сейчас даже не говорю про искусство и культуру, список произведений и деятелей которых будут одновременно с ходом истории увеличиваться в еще больших масштабах! В конце концов человечество, видимо, должно будет столкнуться с необходимостью либо вообще убрать историю из списка обязательных к изучению в школе дисциплин, что, конечно, вряд ли, либо, что гораздо более вероятно, существенно ограничить ее рассмотрение в рамках соответствующего курса по одному или нескольким из следующих параметров: или по субъектному составу; или по исследуемой исторической арене, ну то есть по пространственному признаку; или по рассматриваемому временному периоду; или же по степени детализации описываемых событий, то есть, грубо говоря, свести происходившие в течение длительного времени на обширной территории разнообразные исторические процессы к одной-двум коротеньким строчкам в учебнике…

– Слушай, Сапог, – еще раз прервал своего пассажира Гусь, – а ты как бы уверен, что сейчас подходящее время, место и обстоятельства для такой лекции?

Сапог, вне всяких сомнений, был в этом уверен. Самой большой его слабостью были от случая к случаю выпадавшие ему возможности эффектно блеснуть своим незаурядным умом. Каждый раз, когда удачно складывались все необходимые для того обстоятельства, Энвидий совершенно не мог удержаться от соблазна в очередной раз продемонстрировать уровень своего интеллекта и эрудиции перед окружающими людьми. В такие моменты его друзья с иронией отмечали, что «Сапог опять поплыл». Плыл Сапог и сейчас, в неуклюжей позе раскорячившись на стальной раме дешевого горного велосипеда малоизвестной марки.

– Да почему лекции-то сразу. Просто делюсь интересными мыслями, – обиженно пробубнил Сапожников, стараясь поудобнее устроиться на не предназначенной для этого верхней трубе двухколесника. – Это я тебе еще даже про технологическую сингулярность не начал рассказывать.

– Ой, умоляю: избавь меня, пожалуйста, от этого удовольствия. А то вдруг я, не дай бог, еще умнее тебя стану, – съязвил Юра. – И не ерзай там, я и так еле равновесие держу.

– Так вот, к чему я это все, – продолжил ослушавшийся мольбы Энвидий, – если вселенная, расширяясь, постоянно стремится к увеличению степени хаоса и беспорядка, или же, иными словами, энтропия вселенной с течением времени непрестанно возрастает, значит ли это то, что человечество и вся его многогранная деятельность, как существующие и проистекающие в едином неразрывном пространственно-временном континууме, тоже подвержены закону неубывания энтропии? Или, по-другому, является ли течение времени и, соответственно, естественный ход истории следствием второго закона термодинамики?..

– Да-а-а… – цокнув языком и закатив глаза, прекратил изрядно поднадоевшее ему занятие непослушный ученик. – Ты ж вроде с Ленина начинал – как ты ко второму закону термодинамики-то пришел в результате? Тебе бы вместо Добермана лекции в унике читать, – подколол бывшего одногруппника Гусаров, намекая на их институтского преподавателя по философии Зильбермана Данилу Самуиловича, которому нерадивые студенты за чем-то напоминавшую собачью морду наружность дали созвучное фамилии прозвище Доберман.

– Да так и скажи, что просто не понял ни хрена, – отвернувшись, бросил в сторону снова разочаровавшийся в этой несправедливой жизни Маркович.

– Вот опять ты умничать пошел, Эн, – деликатно осадил своего компаньона Гусь. Недолго поразмыслив на предмет того, стоит ли это изрекать, на всех парах спешивший на заказ доставщик все же озвучил закравшуюся в его черепную коробку крамольную фразу: – Тебе бы, знаешь, попроще немного, что ли, быть. Глядишь, бабу себе найдешь наконец.

После такого замечания, до глубины души задетый правдивостью слов Юрия, Сапог прибегнул к излюбленному им приему, который заключался в спонтанном для собеседника переходе на английский язык в той тупиковой ситуации, когда Энвидий не хотел, чтобы его размовлявший токмо по-русски оппонент его понял и оскорбился, но высказаться все равно очень хотелось. Инглишем Сапожников владел хоть и не в совершенстве, но на достаточно высоком уровне, чтобы грамматически и орфоэпически корректно изъясняться на нем без запинок. Собрав обиду в кулак, уязвленный в самое сердце Эн презрительно оттарабанил:

– If keeping it simple means being as dumb as you, then I'd rather be a 40-year-old virgin [3] .

– А-а-а, обиделся все-таки, значит, – догадался еще со времен учебы отлично знакомый с приемами товарища Гусаров, который тем не менее даже приблизительно не понял посыл посвященной ему колкой эпиграммы. – Ну ладно, сорян, просто ты че-то поплыл, как обычно, – извинился за свои слова Гусь, нисколько не подозревавший, что сам он сейчас заслуживал извинений со стороны обидевшегося в ощутимо большей мере.