– Что, если, когда захочешь вернуться из переулка к главной дороге, её уже не будет?

– Куда она денется?

– Водой смоет.

– Построю плот.

– И что будет, когда твои реки, моря и океаны закончатся? Поедешь по второму кругу?

– Есть ещё озёра.

– Мне нравится Бохинь – самое большое озеро Словении. Оно особенное.

– Дед говорил: будет выбор – всегда выбирай озеро, не реку; на реке слишком неспокойно. Ему пришлось перенести дом с берега Волги на восьмой ряд у леса, чтобы тот не сполз в воду. А я наоборот – вдоль рек хожу.

– Разве нет никакой другой дороги, кроме дороги вдоль воды?

Вспомнив, что знает несколько русских слов, Нико повторял «спасибо», «революция» и «пожалуйста». Третье он произносил исключительно как «пожалуйста».

– Стала замечать, что мне теперь интереснее разговаривать с незнакомыми людьми.

– Мне тоже, – сказал он.

И мы отвернулись друг от друга.

Нико надел наушники и побежал вдоль Любляницы, задев бумажный стакан. Белая жижа потекла по ступеням в реку. Через пару минут Нико вернулся и предложил сходить на крышу отеля, где его друг держит ульи. Тот уехал и попросил его присмотреть за пчёлами.

Мы поднялись на крышу тринадцатиэтажного отеля у парка Tabor, откуда город выглядел незнакомым. Рассматривая эту многослойную застройку, сложно представить, что в 1895 году тогдашний Лайбах пережил сильное Пасхальное землетрясение.

Город по-словенски – «mesto», а любое место понятнее, когда смотришь на него сверху. Сверху Любляна – другая: белые дома с красными крышами сменяются многоэтажками, переходящими в вершины Юлийских Альп, на которых осел то ли снег, то ли туман. Внизу молчат остатки римской крепостной стены, напоминая о давно стоявшем здесь городе Эмона. Убежище от большого мира, Любляна затаилась в межгорной котловине, по которой летят голоса, ударяясь о холмы.

Стоя наверху, Любляну во взгляде не уместить – можно лишь зачерпнуть. Пока не спустишься, не услышишь, о чём внизу говорят, – может, аккордеон прочищает горло, может, новые ботинки стучат громче старых. Внизу же бродишь по равнине и не поднимаешь головы. Теперь твоё дело – смотреть на Любляницу и двигаться вдоль неё.

В котловине маршруты проложены так, чтобы ни один ребёнок не потерялся. А если он и обернётся вдруг на вершину, стоя на Петковшково набережной, – его окликнет мать, возьмёт за руку и переведёт через Тройной мост. Если ребёнок ещё не умеет ходить по Тройному мосту, он может свернуть на любой из шестнадцати других. Научится переходить реку по одному мосту, а там и остальные освоит. У каждого жителя Любляны в запасе должно быть умение переходить реку хотя бы по одному мосту, иначе придётся идти вброд. А если идти устал, в центре тебя подхватит зелёный «kavalir» – то ли электромобиль, то ли огромный жук, готовый подкинуть до рынка.

– Никогда не любил виды сверху. Зачем смотреть на что-то сверху? Город ведь не создавался для того, чтобы на него сверху смотрели. Людям обязательно надо забраться повыше и посмотреть на человечество с высоты… Можно подумать, они там не себя увидят, а кого-то другого. Или откроется тайна, с которой они смогут вернуться вниз и жить по-новому.

– Может, они, наоборот, пытаются убедиться, что всё так, как они и представляли? Сверху видно, как всё устроено.

– Зачем это видеть? Когда я ем рыбу, я не хочу видеть её кишки.

Нико протянул мне сетку.

– Вот этот – мой, – показал он на крайний улей в ряду. – Ну, как – мой. Я пока ещё только учусь.

– Часто сюда приходишь?

– Если хочется поговорить по-итальянски.

– Они понимают?

– Умеют слушать.

В сетках мы были как космонавты, высадившиеся на крыше.

– Много в Любляне пчеловодов?

– Больше трёхсот. Ульи стоят даже на здании «Radio Slovenia». Ставят на крышах, на террасах жилых домов, в садах. Этот отель – самая высокая точка с ульями в городе. В Любляне всегда что-то цветёт. Медоносы. Липа, каштаны, подсолнухи. Видела словенскую карниоланскую пчелу?

Достав из улья рамку, Нико подошёл ко мне.

– У карниоланских пчёл короткая шерсть и длинный язык. Для клевера пригодится. Трудолюбивая. Её ещё называют sivka [21] , или гризли. Из-за коричневой расцветки и серых волосков.

– Не ужалит?

– Нет. Они спокойные. Возьми одну.

Нико посадил пчелу мне на руку. Та не двигалась, потом медленно поползла к локтю.

– Мой дед держал пасеку у дома. Он ведь избу переносил с яра на зады не только чтобы та в Волгу не рухнула, но и чтобы пчёлами спокойно заниматься. Чтобы соседей не жалили. Потом пчёлами занялся и отец.

Пчела подлетела к моему плечу.

– Ты ей нравишься.

Пчела уже перебралась на шею, разгуливая по татуировке с мостом в том месте, где задралась сетка.

– Чего она хочет?

– Хочет понять, можно ли тебе доверять.

Теперь пчела устроилась на сетке напротив глаз и замерла.

– Она не может ужалить через сетку?

– Нет.

– Почему она не двигается?

– Никогда не видела такого зверя, как ты.

Вернувшись на руку, пчела поползла по ладони. Щекотало что-то гигантское и неизвестное. Кулак машинально сжался – и гризли ужалила меня.