По виду и не скажешь, что именно с ним не так, совершенно безобидный, даже немного располагал своей стеснительностью; от этого ещё страшнее – когда снаружи пустота, нерешительность и ещё эта принципиальная несводимость к целому. Ни следа топорной самоуверенности или же, напротив, обидчивой зажатости, допускающей в своей кульминационной стадии даже и насилие, – это довольно легко распознать и соскользнуть. Здесь другое: чистой воды безумие. Лишь в момент нападения (могу ли я называть это «нападением»?) до этого бесцветные глаза его озарились вспышкой презрения и какого-то измождённого ужаса, и тут же за ними последовал затаённый стыд… (что это? мне показалось или ты уже близка к тому, чтобы простить его и пожалеть?) Непростая задача залезть такому человеку в голову и дальше – проникнуть в его мир, выстроить историю, понять, какие причины могли подтолкнуть к агрессии. Какой он в семье? Среди друзей? Есть ли у него вообще друзья, семья? Даже не пытайся в этом разобраться (в конце концов, всё равно окажется какая-нибудь местечковая чушь, пустая трата времени (очередная)), только попробуй; себя не ненавижу… подонок, знает, куда и как бить.

Посмотрела на круассан, на вафельное полотенце, которым держала раскалённую тарелку, да как швырнёт с размаху в потолок – круассан прилип к решётке вентиляции, тарелка вдребезги, сыплются осколки со звоном… импотент престарелый глаза вылупил, не знает, что и сказать, а сказать надо, девушка улыбнулась со всей злобой и, на ходу сбивая стулья, перечницы, салфетки, которые полночи поправляла, швырнула деньги на стойку, за моральный ущерб, так сказать, и направилась прямо как есть, в фирменном комбинезоне и фартуке, к выходу, напоследок сорвав ненавистные колокольчики… и плевать ей на того психа, что поджидает её, она не боится, напротив, хорошо бы встретить его да высказать как есть, надо же, себя не ненавидит! Всей душой! Ненавидеть себя – это самое ценное, что есть в её жизни, и это она не собирается отдавать без боя!

Не поджидает.

А что делать-то? Ну правда. В памяти всплыли многочисленные посты (в том числе и свои): в полицию не обратиться за отсутствием состава преступления, в итоге себе ещё окажешь медвежью. В подтверждение приводятся статистические данные, примеры из «личного» опыта, резонансные случаи, и не остаётся места сомнению – никто не воспримет тебя всерьёз.

Было дело…

Сидела скорее даже возмущённая, а напротив – с круглым носом и кривым ртом сержант (наверное) пялился, посмеивался и пожимал плечами: а чего ты, мол, сама-то хотела в таком-то наряде? «Визуально, может быть, и похоже на оригинальные бренды, но это разве Balenciaga? Подделкой пахнет за километр. Не смешите…» – а у самого рожа преисполнена довольством. При чём здесь какие-то бренды – недоумевала. При чём тут чёртовы бренды! Нет уж, чем сталкиваться с этим театром абсурда, куда проще подниматься и спускаться по лестнице, оглядываясь и ни на кого не рассчитывая, плюс очевидная польза для икроножных мышц.

Вдруг ждёт снаружи…

Нет, не ждёт.

Следом вспоминается шипение тех двоих из лифта, что насильно вытянули её из художественной (не)действительности: сами прилизанные до невозможности, с химзавивочкой, с мелированными кончиками, «кхе-кхе, вам бы стилиста нанять, девушка» – лезут, проверяют бирки, лапают грудь, «да ладно, чего препираешься, недоступная такая… а это что на тебе? Французский лифчик, да, конечно… шлюха, брыкается…» – тошнит, каждый будто по полфлакона парфюма на себя вылил, зажимают рот, в глаза бросается безупречность кутикул, а она думает: почему это происходит с ней?.. Нет, ну правда, почему? «Мы тебя сразу узнали, ты ж местная знаменитость…» И сил никаких нет сопротивляться, и лифт, как назло, едет целую вечность, отчего типичные подростковые непотребства на стенах превращаются в замысловатых скарабеев, ибисов, змей и уаджеты, невольно ищешь что-то важное, но натыкаешься лишь на горсть дохлых мух в матовом потолочном светильнике.

Можно ли было предвидеть, пресечь? Наде столько-то лет, она возвращается из художественного училища и не замечает ничего вокруг себя, вдохновлённая объёмом человеческого тела, ограниченного эфирными полосками тени от складок невесомого тюля на окнах зала, подобно изогипсам, констатирующим рельеф местности на топологических картах: дыхание оживляет каждую ложбинку, наделяя их неповторимой проницаемостью по отношению к свету, и хочется верить, что и Земля сама тоже жива и дышит в недоступном для нашего восприятия масштабе. Схватить графитом эту иллюзорную статику видится Наде высшей целью существования; заворачивая в переулок, она безмятежно повторяет в воздухе движения кистью. Как ни в чём не бывало замечтавшаяся Надя заходит в подъезд, один из тех придерживает дверь, пропускает вперёд… думала, убьют или изнасилуют, но вместо этого лишь пригласили любезно пройти с ними, Надя любезно отказалась, затем предложили ещё более любезно доехать до её квартиры и провести ревизию гардероба «бесплатно» (!), снова отказалась, и, к её удивлению, они как ни в чём не бывало вышли раньше (на этаж раньше), осмеяв напоследок юбку из корейского льна; бросили в тесном, оплёванном лифте – со всей её нетронутой невинностью и смыслом существования. Сколько раз придётся теперь помыть руки, сцарапать кожу мочалкой, почистить зубы? Каждое утро по десять раз, каждый вечер по двадцать.

А дальше морда сержанта (наверное) маячит в воздухе, как навязчивая муха: «А откуда взяться составу… они ж, получается, ничего такого не сделали, так, пару шуток, пару комплиментов, что ж теперь, каждого второго джентльмена в тюрьму упекать, по-вашему? С одной стороны, конечно, надо бы, но места на всех не хватит, понимаете? Вы, девушка, не волнуйтесь и благодарите случай, что кавалеры такими галантными оказались и на вас не написали заявление, выпейте валерьяночки да спать ложитесь, потом с улыбкой будете вспоминать. Единственное, я бы посоветовал вам, так сказать, завести надёжного мужчину, чтоб лён был итальянским, бренды оригинальными, да и впредь одной в лифтах не ездить». – Смотрит как на ливер, мерзкое отродье, ещё хуже тех двоих, обидно до тянущей боли в животе… поскорее бы уйти домой… нет, теперь она точно никому ничего не расскажет.

Точка.

Отправить.

Запись опубликована.

В неправильном многоугольнике кафе «Ренесанс», как в темнице, заперта девушка в фартуке, смотрит печально на свои белые руки, на круассан и полотенце, думает заранее, как будет извиняться, подбирать осколки, вешать на место треклятые колокольчики, сомнения берут верх, неисправима… спрашивает себя искренне: насколько хватит сил? Ни насколько? Ну уж нет, от бубенцов она точно избавится, ничто не сможет помешать этому.

– Девушка, извините, вы не могли бы поторопиться с вазой, – хриплым голосом прервал Надину мысль мужчина преклонного возраста с обширной проседью в волосах.

– Да, конечно, простите за ожидание, вот ваза, ваш круассан… – говорит, а у самой руки уняться не могут, – сейчас принесу напиток…

– Будьте так любезны. – Из большого кармана своего пиджака он вытянул газету.

Обычный дядька к восьмидесяти, с газетой и в очках с довольно сильным увеличением, таким, что рыбьи глаза расползаются чуть ли не до серых зарослей бровей, упёрся в газету и читает себе, немного откинувшись назад, чтобы строчки попали ровно в фокус. На лбу красуются пятна, кожа просвечивает, словно бумага столетней давности, а белоснежные пряди аккуратно прилизаны набок.