Шрифт:
— У меня вопрос, — перебила Зада. — Среди вас один Халел — гений?
— Среди нас нет людей заурядных, — сказал Кенжек.
— Значит, все вы — гении?..
— В самую точку, — сказал Кенжек. — Никаких сомнений!
— What boasters you are!.. [4] — покачала головой Зада.
— Meine Liebe… — сделав глубокий вдох, Кенжек задержал дыхание. — Милая Зада, der Ala-Tau ist hoch… hoch einige Tausend Meter uber dem Meeresspiegel, aber er scheint nicht so hoch dem Menschen, der neben ihm steht [5] .
4
Какие хвастуны!.. (англ.)
5
Дорогая… Горы Алатау высоки… Выше уровня моря на много тысяч метров, но кажутся низкими человеку, стоящему рядом (нем.).
— Excuse me [6] , — рассмеялась Зада. — Беру свои слова обратно. Для меня самый великий лингвист, самый великий археолог, самый великий физик и вообще самый великий человек — Халел.
— Все присутствующие заслуживают столь же высокого мнения, — сказал Халел. Он кашлянул для солидности, выпятил грудь и распрямил плечи.
— Разумеется, — сказала Зада. — Я придерживаюсь точно такого же мнения о Кенжеке и Едиге.
— Безмерно благодарен, — склонил голову Едиге. — Да вознаградит вас аллах за добрые слова!
6
Простите меня (англ.).
— Такие джигиты, как мы, в старину, бывало, за один присест уплетали полжеребенка, — сказал Халел — Каждый съедал по целому барану…
— А я когда-нибудь съем тебя, — прошептал Едиге на ухо Гульшат.
— По целому барану, не меньше… А дети атомного века, собравшись такой многочисленной компанией, не в силах одолеть двух цыплят…
— Ты обязана меня бояться. Ведь я опасный человек. Очень опасный…
— Каких-то двух несчастных цыплят! Мудрецы были правы, люди вырождаются…
— Кто, в конце концов, у нас тамада? — повысил голос Кенжек.
— Монарху не пристало напоминать своим подданным, что он их повелитель, — сказал Халел.
— Видно, с тех пор, как был свергнут Николай Романов, у людей совсем не осталось уважения к престолам и скипетрам, — сокрушенно развел руками Кенжек. — Я готов отречься от власти. Причем по доброй воле, прошу это учесть…
— Первый случай в истории, — отметил Едиге. — Властитель добровольно отказывается от своего трона.
— Кенжек остается единственным и полноправным самодержцем за нашим столом! — провозгласил Халел.
— Тогда прекратить галдеж! — Кенжек позвякал ножом по пустой бутылке. — Возвращаюсь к своим непосредственным самодержавным обязанностям. Предоставляю слово Халелу!
— Ваше величество, я уже дважды…
— Если я приказываю, будешь и трижды!..
— Ладно, налейте вина девушкам, — сдался Халел. И, наполнив стопки Едиге и Кенжека, бросившихся наперебой ухаживать за девушками, подлил себе «столичной». — Моя речь будет короткой. За мужчин!.. За миллионы мужчин — всех континентов и рас, любого цвета кожи и веры, за настоящих мужчин, и в первую очередь — молодых, светлых разумом, чистых сердцем, благородных в помыслах!..
— Твое место на трибуне Организации Объединенных Наций, — признал Едиге.
— Прошу не перебивать оратора, — Кенжек снова позвякал по бутылке.
— Кроме шуток, друзья, выпьем за парней, которым предстоит строить завтрашний мир!
— Толковый тост, — одобрил Кенжек. Он чокнулся с Халелом.
— А куда же деваться девушкам? — спросил Едиге. — Ведь мы пьем только за парней?..
— Ты глуп, мой дорогой, — сказал Халел. — Никуда они от нас не денутся…
— Это он так острит, — поморщилась Зада.
— В моих взглядах за последнее время кое-что переменилось, — усмехнулся Едиге. — Произошла эволюция. Теперь я считаю, что глупость — еще не самый страшный порок. Все горе от ума, если он мешает сердцу… Я, кажется, не слишком удачно выразился?..
— Ничего, — великодушно кивнул Халел. — Но закон, который ты открыл, верен в одном-единственном случае.
— В каком же?..
— Если ты влюблен. Влюбленному положено быть глупым.
— Тогда выпьем за глупость!
— Чокнемся, Гульшат, за здоровье этих джигитов…
— Да здравствуют парни! — сказал Кенжек.
— Да здравствуют девушки! — сказал Едиге.
— Спасибо за внимание, — сказала Зада.
— Вы как хотите, а я пью за свой тост, — сказал Халел.
Кенжек поднялся и поставил пластинку.
И начались сумасшедшие современные танцы. Комнату наполнили стук и грохот, шум и гам. От звуков громыхающей, визжащей, завывающей музыки раскачивалась под потолком одинокая лампочка, сам же потолок готов был, казалось, рухнуть, предварительно расколовшись надвое. А пол, содрогающийся и стонущий под каблуками и подошвами не знающих устали ног?.. Он лишь чудом не провалился.