— Алима! — рявкнул он.

За дверью раздались поспешные шаги. Но туговатый на ухо Азь-ага их, очевидно, не расслышал.

— Байбише!..

— Я здесь, — откликнулась тетушка Алима, и, бесшумно притворив дверь, она протиснулась в комнату, слегка запыхавшись.

— Где Джамбул? — грозно спросил Азь-ага.

— Которого студенты подарили?

— Он самый!

— Ты держишь его в правой руке. — Тетушка Алима потупилась.

— Я говорю: где пресс-папье?.. — загремел профессор, вторично поняв свою ошибку.

— Пресс-папье у тебя в левой руке. — Губы у тетушки Алимы вытянулись в ниточку. Она едва удерживалась, чтобы не рассмеяться.

В самом деле, Бакен, который к тому времени уже спохватился, обнаружил пресс-папье под грудой газет и вложил профессору в руку.

— Чтоб ему провалиться! — воскликнул профессор. Больше ему не оставалось, что сказать.

Чернила между тем успели высохнуть. Азь-ага с досадой вернул на положенные места пресс-папье и бюст Джамбула, отодвинул от себя рукопись Бакена и принялся вновь, по-прежнему безрезультатно, отыскивать за спиной рукава халата.

— Я помогу, — предложила тетушка Алима. Она потянулась к халату, собираясь надеть его на мужа, как надо.

— Чего тебе? — нахмурил косматые брови Азь-ага и уставился на жену с таким видом, словно она отвечала за любые несовершенства мира, в том числе и за его бездарного ученика.

— Не кипятись, — сказала тетушка Алима. — Дай-ка тебе помочь, ты ведь халат наизнанку набросил.

— Не мешай нам, — произнес Азь-ага сурово. — Сколько тебе повторять: не заходи в кабинет, пока я занят!

Тетушка Алима, чуть усмехнувшись, взглянула на Едиге и не спеша выплыла из комнаты.

— А вы, молодой человек, почему не считаете нужным здороваться? — осведомился доцент, бережно укладывая в портфель свою тощую рукопись. Теперь голова его была вскинута вверх, как грибная шляпка после дождя.

— Я поздоровался, когда вошел, вы не заметили, — сказал Едиге.

— Вот как… Ну-ну… — кивнул доцент снисходительно и поинтересовался: — А диссертация? Что-нибудь получается? Уже приступили?

— Приступаю понемножку. Хотя, наверное, «все рога себе обломаю» [1] , пока напишу.

— Хм-хм… Удивляет меня нынешняя молодежь, Азь-ага! Ей бы всего добиться без труда, без напряжения… А ведь с давних пор известно: заниматься наукой, искать истину — все равно что копать колодец иголкой. Тут необходимо терпение, упорство, самозабвение, наконец! А танцульки… Рестораны… Девушки… Э, нет, ученую степень так не получишь! Заруби это себе на носу, братец!

— Зарублю, Бакен-ага.

— Ну, то-то. Мы еще поговорим как-нибудь поподробней… Азь-ага, я не прощаюсь: мы приедем в аэропорт вас проводить.

Он слегка, но вместе с тем почтительно поклонился профессору — солидный, знающий себе цену молодой доцент — и, не взглянув больше на юного аспиранта, твердо и четко ступая, вышел из кабинета.

Азь-ага несколько минут продолжал сидеть, утомленно ссутулившись, опираясь щекой о левую руку, а сухими, костистыми пальцами правой постукивая по столу.

— Чего стоишь? — спросил он вдруг, словно очнувшись. — Проститься пришел? Садись. Что нового? Что сделал за последнее время?

— Сдал один минимум. По философии.

— Так… Ну, что же, молодец!

— Получил «отлично».

— Еще раз молодец. Как же это у тебя получилось?

— Многие аспиранты до меня проваливали экзамен… Вот я и боялся… Готовился…

— Кто готовится, чтобы не провалиться, получает «удовлетворительно». И тратит время попусту. Сколько ты готовился?

— Два месяца.

— Считай, два месяца пропало. Зубрежка не становится знанием. Хочешь изучить философию всерьез — не довольствуйся учебной программой, рой в глубину. Но это потом, конечно, когда появится время… Сейчас у тебя другая цель. — Азь-ага снова помолчал, откинувшись на спинку кресла и думая о чем-то своем. — Эх, молодость-молодость… — Взгляд его черных, но не блестящих, а как бы подернутых старческой дымкой глаз устремился в какую-то далекую точку. — Энергию не знаешь куда девать, силы бурлят, ищут выхода… Но потом их становится меньше, меньше… Так что пока — учись не распыляться, идти к намеченному — шаг за шагом… Ты улыбаешься? Может быть, как говорил Абай, «отворачивая лицо, над глупым стариком смеешься»?..

— Что вы, Азь-ага!

— Я же вижу — смеешься…

Профессор слабо взмахнул рукой, как бы предупреждая ненужные оправдания.

— Смейся. Мы в свое время тоже смеялись. Много смеялись и мало думали, много болтали и мало делали. Так и состарились, ничего толком не успев. Смейтесь, на здоровье… Только смотрите, не окажитесь сами в нашем положении, лет этак через сорок… Впрочем, под старость я, кажется, становлюсь слишком ворчливым… Пожалуй, опять начнешь смеяться. Ступай.

Он отправился в прихожую проводить Едиге.