И почудилось: напоенная запахами красного емшана, белой полыни, седого ковыля, степная прохлада доносит таинственный, неизведанный, не обнимаемый разумом аромат иного, далекого мира, где живут, не зная ни суеты, ни забот, могучие джигиты, в жилах которых играет огонь, и девы, прекрасные, как солнце. Там вечный праздник и вечные игрища. Там девам всегда восемнадцать, а джигитам — по двадцать пять. Ни души там не вянут, ни тела, пребывая в нескончаемом блаженстве любви, благоухание которой дано им вкушать вечно.

Где он, тот край?

Отзовись!

А-а-а-а-а!

Восторг вырвался из груди, и Бексеит сам не заметил, как закричал. «Дурак! — улыбнулся он сам себе. — Тебе уже двадцать три. Думаешь, сделаешься ученым, перевернешь мир? А ты дурак дураком, вопишь как маленький посреди безлюдной степи».

В верхушках таволги быстро пробежал ветер. Бексеит поднял голову, отбросил волосы, упавшие на глаза. Вздрогнул. Прямо перед ним, шагах в пяти, стояла девушка с тяжелым мешком за спиной.

— Кто ты? — голос его вдруг осел.

Девушка едва улыбнулась.

— Что ты тут делаешь?

— Кизяк собирала, а вы позвали…

— А-а, — протянул Бексеит.

Она все стояла, чуть подавшись вперед и улыбаясь все той же едва заметной улыбкой.

— Поди сюда, — Бексеит уже пришел в себя. — Брось свой мешок. Отдохни.

А она стояла, не в силах отвести удивленно раскрытых глаз от его прокаленной на солнце темноволосой груди, от шапки его кудрей в золотистом отблеске тугих завитков.

— Ты что, из-под земли явилась?

— Нет, — она улыбнулась. И, видно, комар укусил, потерла ноги одну о другую. Ее старенькие парусиновые туфли со сбитыми каблуками и отстающей подметкой едва держались на обветренных, исцарапанных и потрескавшихся смуглых ногах.

— Так откуда ж ты взялась?

— Да из колхоза «Жанатурмыс». Тут рядом. Мама у меня умерла, и с этой зимы я у дяди. Его Тлеужан зовут.

— Значит, у нас одна беда. Мне тоже нужна юрта этого самого Тлеужана, и у меня тоже недавно умерла мать.

— Да благословит ее бог, — промолвила девушка.

Бексеит поблагодарил кивком.

— Хороший она была человек… — Девушка заговорила Степенно, тоном старшего, пожелавшего разделить твою печаль. — Все глядела на вашу карточку и просила бога помочь ее единственному. И плакала. Когда уж совсем плохо сделалось, попросила послать телеграмму. Два раза посылали. Так ждала, так тосковала…

— Некогда было. — Бексеит нахмурился. — Только до Москвы добрался, засел в архиве, материал попался необыкновенный… Тебе сколько лет? — пожелал он переменить тему.

— Семнадцать осенью будет.

— Да брось ты свой кизяк. Я что, унесу его? Посиди отдохни.

Девушка переступила с ноги на ногу и опустила на землю мешок. Но сесть — не садилась.

Оттого, что теперь не гнулась она под тяжестью мешка, видно стало, как высока она и стройна. Ситцевое выгоревшее платьишко, истончившееся от частых стирок, обтягивало ее тело, и, чем сильнее дул ветер, тем явственней проступали его очертания. Точно крохотный тостаган, из которого малыши тянут свой айран, остро и прямо выпирали упругие груди, и тоненьким четким прутиком трепетала ее талия. Когда взгляд Бексеита добрался до плотных, округлых бедер девушки и обхватил ее стан, совершенства которого еще не коснулось время, туман заволок его глаза и мозг. «Зачем она здесь? Говорит, что звал. Разве я звал ее? И не думал звать. Сама пришла. А зачем приходить девчонке к парню, который бог знает почему валяется в степи? Да и знать она его не знает… Чего она здесь потеряла?» Словно холодом обдало — он задрожал всем телом.

— Иди сюда… смугляночка… Иди, иди!.. Присаживайся! — он трижды перевел дух, пока произнес это. Во рту пересохло. Он проглотил слюну.

Девушка не двигалась. Она замерла изумленно и робко.

Бексеит не стал дожидаться, когда она сама приблизится к нему.

И ошибся. Сопротивлялась она отчаянно, напрягшись, будто сжатая пружина. Как в железные тиски схватила она его руки и не отпускала. Они долго боролись, пока, изнемогши, не почувствовал он вдруг, что она ослабела. В то же мгновение она испуганно взметнулась всем телом, но поздно — навалившаяся тяжесть не давала шелохнуться. Словно ягненок косули, схваченный волком, она вскрикнула раз — и все…

Опустошенный и легкий Бексеит долго лежал возле девушки. Резкими порывами пробегал прохладный ветер. Суматошно сновали бело-розовые бабочки. Где-то верещал сурок. По белым облакам пролегли темные полосы. Высоко в небе — три короткие черточки: это птицы высматривали с неба земную добычу. Все при этих птицах — и когти, и сильный клюв, и крылья широки в размахе, и сами они крупны. Но это не беркуты, а кушегены. Их корм, их добыча — мыши и падаль… Вдруг один из кушегенов стал падать прямо на них. Снизившись, он описал два-три круга и повис, словно удивляясь, зачем здесь эти двое. Едва шевеля крыльями, он парил, уставившись, казалось, в одну эту точку. И вслед за ним Бексеит невольно перевел взгляд на девушку. Но она была все так же недвижна. Даже подол не одернула. Лишь отвернулась. Плачет, догадался он.