Шрифт:
Да видать умом тот Савелий не в отца пошёл, а народ у нас тут такой – молчать не станет, ежели чего не по нраву. Как отца-то Елизаром Григорьевичем уважительно звали, да шапки сымали при встрече, раскланивались, то Савелия и по имени-то скоро звать перестали. Пышонькой прозвали!
С чьей такой лёгкой руки енто прозвище пошло, никто того не ведал, а только что прилипло, то и сталось. Пышонька и Пышонька, людям-то оно виднее. Народ с артели побежал, видать обхождение с артельщиками теперь не то было, рук рабочих стало не хватать, брали всех, кто попросится. Хоть старого, хоть кривого! Механизмы ломаться стали, всё больше руками старали, а руками –много ли прибытка наработаешь?
Знамо дело, и тащили тоже немало, кто как мог. А чего не тащить, коли Пышонька за тем и не глядел, кого в артелю брал! Снова стали в округе камни сбывать, в этот раз конечно уже остерегались, чтоб чины не прознали. Потому как одно дело – из лесу с камнями прийти, а другое – это когда у прииска хозяин имеется.
Опосля, как немного времени прошло, заскучал тут Пышонька, дак оно и понятно – после заграницы да Петербурга у нас тут тайга да медведи. На прииск и глаза казать перестал, приказчика нанял, чтоб камни на вес принимал, или как там у них заведено – теперь сложно сказать.
Спустя время человек от отца приехал, видать, вести привёз не очень хорошие – чернее тучи Пышонька ходил, на конюха до хрипоты ругался.
Евдокия плача тайком рассказывала кухарке Анфисе, что папенька Елизар Григорьевич на сынка гневаться изволит дюже, дескать, прииск в упадок пришёл по вине Савельева недогляда! Сам Елизар по причине слабого здоровья приехать не может, но вот с посыльным своим указания сыну отправил. Да отчитаться велел, как сын все их исполнит! А не то грозился наследства лишить и сына отправить писарем служить
Затужил Пышонька, чего делать-то? Батюшка такие наказы дал – поди справь! Мужики с артели, кто толковые да мастеровитые, давно уж разбежались от него, остались бедовые, кто только и знает, что в кабак заглядывать, да камушки добытые в карман тянуть незаметно для остальных.
Хоть самому лезь те камни копать, сокрушался Пышонька! Вот чего делать-то?! Этот, который от Елизара Григорьича прибыл, Осип Фомич, мужик был умный, советы стал давать – всё одно ему тут сидеть до того самого моменту, покуда Савелий все отцовы поручения не справит! Только тогда ему можно будет с ответом в обратный путь вертаться, вот и хотел помочь посильно.
Да только Пышонька тот малахольный что ли был, советы вроде слушал, когда и делал, что говорят, вроде бы на лад дело пошло, но ведь у нас тут как? Молва вперёд тебя бежит, никто к Пышоньке идти в работы не желал.
Тут Анфиса вмешалась. Чего ты, Алексей, смеёшься? Так ведь оно и бывает, когда у мужика своего-то ума не хватает, он и слушает кого ни попадя, кто совет полегче даст, когда утруждать себя сильно и не придётся.
Дед Матвей отложил в сторону резную ложку, отёр инструмент чистой тряпицей и поглядел на сонного гостя:
– Теперича вон как поздно, уже и спать пора! – сказал лесник и снял с крюка фонарь, – Спи, Ляксей, свет пора гасить! Добрых снов! А сказ свой дальше завтра буду сказывать!
Глава 2.
День выдался дождливый, и Алексей с утра ходил в лес писать шум ветра и дождя, одевшись в дедов брезентовый плащ, но всё равно немного промок и озяб. Зато теперь, когда вечер заглядывал в окна дедовой избы, Алексей сидел у печки и перенимал дедово уменье – учился плести корзины.
В печи уютно трещали дрова, Алексей старательно орудовал небольшим ножиком, корзина получалась немного кривенькая, но это ничего – она ведь первая!
– Вот, сюда теперича тяни, – учил дед Матвей своего гостя, поправляя в неопытных руках ивовый прут, – Вот эдак-то и делай дальше.
– Деда, а покуда сидим, расскажи дальше про Пышоньку, а? Интересные твои сказы, книгу бы с них написать!
– Скажешь тоже, книгу, – старый лесник усмехнулся в усы, – Ну, коли по нраву тебе байки мои, слушай дале. Сказка ведь она как –делу-то не помеха. На чём я вчерась, бишь, остановился?
Ну вот, значить, никто к Пышоньке тому не шёл работать, из мастеровитых да знающих, одна шелупонь собралась, а от неё какой на прииске толк? То-то и оно! Батюшка Савелия, Елизар Григорьич, сердиться изволят, грозятся самолично приехать и сынка уму-разуму поучить. Горюет Пышонька, даже от такого переживания аппетит потерял, чем свою няню Евдокию шибко расстроил.
Вот сидит как-то вечерком Евдокия в кухне, слёзы платочком утирает, да кухарке Анфисе жалуется на такую вопиющую несправедливость, к милому мальчику допущенную. И отец-то к Савушке несправедлив, старших сынов наделил, все в «столицах» живут, а Савушку сослал в этакую Тмутаракань! А у Савушки здоровьишка и так нет, теперь вот ещё от переживания и расстройства он кушать стал плохо… А ведь как хорошо всё было, когда они сюда только приехали!