— Николай Михайлович, вы ещё и учитель словесности вдобавок к другим своим заслугам? — я сцепил руки за спиной.

— Нет, — он покачал головой, настороженно глядя на меня. — Я прежде всего журналист и редактор. Писатель, да, не без этого. Но кто из нас не пытался брать в руки перо и выдавливать из себя вирши?

— И это возвращает нас к тому вопросу, ради которого я вас вызвал. Так и не получив ответ на вопрос, на хрена Карамзин всё-таки написал про Лизу, я сосредоточился на насущных проблемах: — Вы знаете, что скоро будет коронация?

— Об этом радостном событие знают все, ваше величество, — ответил Карамзин.

— Но не все могут на нём присутствовать, — мы стояли друг напротив друга, и вот именно сейчас наши взгляды встретились. — А это значит, что данное событие следует как следует осветить в газете.

— Вы хотите, ваше величество, чтобы я писал о коронации? — осторожно спросил Карамзин.

— Да, — ответил я и, помолчав, добавил. — И чтобы вы писали именно в том своём лёгком стиле, а самое главное, на русском языке. Чтобы любая крестьянка, которой прочитали бы статью, смогла понять, о чём в ней говорится. Кстати, а вы вообще в курсе, как выглядят крестьянки, и чем они занимаются?

— Эм-м… — Карамзин нахмурился. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что ваша Лиза кто угодно, но только не крестьянка. Это так, к слову, не берите в голову. В описании коронации вы должны быть именно журналистом, а не писателем-сентименталистом. А это значит, что должны выйти несколько статей. Основная — в меру сухая, в которой будут изложены просто факты и парочка фривольных для поднятия настроения и привлечения интереса. Что-то вроде: «Эраст Н. перебрал вина во время коронации её величества и принялся бесстыдно домогаться молоденькой горничной, расставлявшей цветы».

— Ваше величество, — Карамзин уставился на меня. — Но ведь так нельзя…

— Можно. И нужно. Людей всегда, во все времена привлекали только четыре вещи: пикантная пошлость, политика, деньги, и пороки, из которых могут вытекать преступления. Если бы ваша Лиза выжила и вышла замуж за генерала в отставке, а потом на балу отказала Эрасту даже в танце, её бы всё равно покупали и, может быть, даже охотнее. Главное — это правильно расставить приоритеты.

— Я понял, — Карамзин нахмурился, что-то просчитывая про себя. — Какой газете вы поручите «правильное» освещение коронации.

— Не знаю, — я покачал головой. — И не нужно на меня смотреть таким уничижительным взглядом. Я не прошу вас лгать, просто правильно расставить акценты.

— Я уже сказал, что понял, ваше величество, — Карамзин вздохнул. — Вы мне уже показали, как с помощью «акцента» можно было из Эраста изначально сделать не пылкого влюблённого, а редкостную скотину.

Я в ответ только развёл руками. Он чертовски умный и вполне договороспособный. Может быть, что-то и получится.

— Какую газету вы мне предложите? Или сделать что-то в виде брошюры? Чтобы в неё между статей втиснуть полный текст моего манифеста?

— Я не смогу сделать её в одиночку, ваше величество, — Карамзин покачал головой. — И нет, любое издательство не подойдёт, это точно.

— Вам нужны помощники? Он сдержанно кивнул. Я же подошёл к двери и высунулся в приёмную. — Зайди, — коротко приказал Илье, и тот сразу вскочил, подбежав к кабинету. — Кто именно вам понадобится, чтобы сделать приличную брошюру, не прибегая к запутанным отношениям с издателями? — Скворцов мгновенно сообразил, что нужно делать, и приготовился писать.

— Вы так прямо ставите задачи, — пробормотал Карамзин.

— У меня, вообще-то, очень много дел, Николай Михайлович. А когда чётко ставишь задачу, на объяснения обычно уходит гораздо меньше времени, — отвечать не требовалось, но я всё равно решил пояснить.

— Я это уже понял, ваше величество, — Карамзин бросил взгляд на сосредоточенного Илью. — Мне вы почему-то представлялись другим.

— Вы мне тоже, — я ухмыльнулся, видя его немного ошарашенную физиономию.

— Василий Степанович Сопиков, — без дальнейших словоблудий сказал Карамзин. — Он издатель и энциклопедически подкованный человек. Илья кивнул и записал имя человека, которого ему нужно будет найти и притащить сюда. — И… — Карамзин замялся, а потом твёрдо проговорил, — Панкратий Платонович Сумароков.

— А почему так неуверенно? — я скрестил руки на груди.

— Панкратий Платонович очень… интересный человек, — Карамзин вздохнул. — Он был сослан в Сибирь при вашей венценосной бабушке.

— За что? За вольнодумство? За масонство? За запрещённые книги? Смелее, Николай Михайлович, — подбодрил я его.

— За подделку ассигнаций.

— Ух ты! — теперь я уставился на него, пару раз моргнув. — А он подделывал? Ассигнации, я имею в виду?

— Не знаю, — честно признался Карамзин. — Может, и подделывал. Но чтобы написать те статьи, которыми вы хотите заманить читателей в нашу брошюру, лучшего журналиста не найти. Из тех, кто пишет на русском языке, во всяком случае.